Двое в барабане

Отметил точность деталей, как для военной сводки, и, одновременно, удивительную поэтичность картины в целом. Поразился скрытой тайне мастерства. Да и придаточных предложений оказалось два.

Было чему поучиться!

Чем больше Фадеев углублялся в писательскую мастерскую Льва Николаевича, тем лучше осознавал правоту Иосифа Виссарионовича.

Об итогах докладывал писателям: "Построить в произведении фразу, в которой есть несколько придаточных предложений, не так трудно. Труднее не повториться в построении последующих фраз. Одна такая фраза, другая, третья - и, сам того не заметив, сползаешь к недопустимому однообразию: начинаешь своего читателя как на качелях качать... В своих произведениях мы слишком многословны, вместо того, чтобы сказать одну меткую фразу... отличаемся неимоверной болтливостью".

Как вдумчивый педагог, приводил десятки примеров из опыта Толстого, скажем, упражнения в грамматических формах приставок: на, при, за, у, с, под, от, раз, об, вз, до, в, из, вы, пере, про, по - в сочетании с соответствующими глаголами. И находил, что глагол "вести" можно употреблять со всеми этими приставками: навести, привести, завести, увести, свести и т. д. и т. п.

Оглядывая присутствующих художников слова взглядом покорителя Эвереста, спрашивал: "Можете себе представить, какую работу проделал Толстой со всеми глаголами, чтобы найти именно тот глагол, к которому подходят все приставки?"

Заканчивал выступление по-сталински: "Надо писать просто, заботиться о том, чтобы нас прочли и поняли миллионы..."

Знакомясь с такими выступлениями Фадеева, товарищ Сталин без ложной скромности мог гордиться таким понятливым, способным учеником.

Фадеев, с присущей ему серьезностью, не мог выглядеть демагогом и, собрав всю волю в кулак, принялся за капитальную ломку своего прежнего писательского "шага".

Жизни не хватило...

Глава XVI

НЕСПЕТАЯ ПЕСНЯ

Партийное задание

Как коммунист, Фадеев внимательно изучал сталинские работы. Как писатель, перечитывал любимого Л. Толстого. А тот утверждал: "Кроме того, для того, чтобы рассказывать все, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказывать правду очень трудно". Фадеев признавался: "Адская работа писание". Писать о том, чего не было, оказывалось еще трудней. Еще в декабре 1929 года он сообщает в письме к старой большевичке Р. Землячке о работе над романом "Последний из Удэге": "Через две недели сдаю в "Октябрь" вторую часть "Последнего из Удэге" и одновременно первый том романа (из 2-х частей) сдаю в типографию для отдельной книги. Второй том (фактически уже написанный) думаю приготовить к печати в "Октябрь" и для отдельной книги в течение ближайших полутора месяцев".

Но роман так никогда и не был завершен.

Конечно, повлияла огромная загруженность писателя внелитературными делами, но если бы проблема заключалась только в этом. Антал Гидаш в своих воспоминаниях о Фадееве писал: ""Удэге" не шел. Художник-реалист не мог насиловать действительность и не мог следовать не совпадавшей с действительностью отвлеченной идее... Фадеев упорствовал, хотел победить непобедимое. В нем, как в художнике, не имел места какой бы то ни было конформизм". Гидаш поясняет: "Цинизм у Саши отсутствовал. Он и его совесть никогда не разлучались. Только не всегда жили дружно. Это было тяжкое единоборство, и не только чувств, но и мысли".

За "Удэге" Фадеев брался чуть ли не все последние двенадцать лет жизни. Переделывал, составлял планы.

Он искал новых тем для работы, надеясь, что они выведут из тупика. Творческая энергия взвинчивала нервы, доводила до дрожи в кончиках пальцев, будто сквозь них пробегал ток.

Фадеев знал, что только один человек мог освободить его, хотя бы на время, от повседневной административной суеты.

В марте 1951 года он решается обратиться к Сталину с письмом: "Я имею много замыслов новых повестей, романов, рассказов, - объясняет свою просьбу писатель, - но не имею времени на их осуществление. Они заполняют меня и умирают во мне неосуществленные. Я могу только рассказывать эти темы и сюжеты своим друзьям, превратившись из писателя в акына или ашуга".

Сталин не отмахивается от полученного письма. Если сдержанный Фадеев просит за себя, значит, тому есть веские причины. Сталин обращает внимание на неформальный, искренний тон письма. Сравнение с акыном вызывает добрую усмешку. С него хватало одного Джамбула.

Сталин разделяет желание писателя поработать над новой книгой, отключиться от оргработы. Замы Фадеева, Симонов и Сурков, не опрокинут "писательскую тележку".

Но Сталин не был бы Сталиным, если бы в первую голову не думал о пользе дела. Ему приходит мысль подбросить Фадееву актуальную, злобо-дневную тему, которой бы тот, как всегда, сумел придать верное политическое звучание. Писателю Фадееву не подобало размениваться на мелочи. Кому, как не ему, по плечу масштабные, крупные задачи. Но Сталину не хотелось обременять писателя чуждой ему темой. Размышляя об этом, он, видимо, вспомнил, что Фадеев когда-то, пусть недолго, но учился в Горной академии и сможет легче войти в предлагаемый материал.

Сам Сталин не стал лично озадачивать Фадеева. Он поручил это второму человеку в партии товарищу Маленкову.

Гоголю сюжеты подсказывал Пушкин. Автору "Разгрома" - секретари ЦК.

Маленков принял писателя в своем кабинете на Старой площади. Преподнес предложение как важнейшее поручение партии: "Сделано грандиозное открытие в металлургии, которое перевернет все. Вы окажете большую помощь партии, если опишете это". Одновременно рассказал, как органы разоблачили большую группу геологов-вредителей, мешавших внедрению прогрессивного метода.

Фадеев загорелся. Получив разрешение оставить на время свое секретарское кресло, отправился в легендарную Магнитку изучать материал. Расписанное многоцветными дымами небо над городом его поразило, разбудив творческое воображение. Сполохи литеек настроили на боевой лад. Его нарядили в робу металлурга, выдали полный "боекомплект", включая каску, светозащитные очки и прочее. Оторвавшись от секретарского стола, он вновь почувствовал себя на таежной тропе уссурийской тайги, под отрогами Сихотэ-Алиня, в Сучанской долине. В нем опять вспыхнул азарт вечного путешественника, открывателя новых неведомых далей. Он всегда был готов, как Пржевальский, идти по диким тропам и кручам. Добрый малый, двадцатитрехлетний Пим, персонаж его новеллы-письма, звал и в Бостон, и в Сидней, и в Гонолулу навстречу волнам, наперекор стихии.

В нем заработал застоявшийся мотор творчества. Застучал на полных оборотах, прокладывая сюжет, рисуя персонажей. Вернулись ночи Нальчика, Ростова, Краснодара, где создавался "Разгром". Пришло наконец снова время большой, важной работы. Он сидел за чужим письменным столом, в чужой квартире, где жил у знатного металлурга, и глядел немигающими, фосфоресцирующими глазами прямо перед собой, вслушиваясь в одному ему понятные позывные. "В минуты творчества, - вспоминал писатель Марк Колосов, - глаза у Фадеева казались сделанными из звездного вещества, как у Циолковского. Когда мозг Александра Александровича фосфоресцировал особенно интенсивно, он шумно вдыхал в себя воздух и выдыхал тонкой струей, как бы охлаждая внутреннее горение. Дул на кончики пальцев, словно их обжигало электрическим током..."

...И быстро записывал на чистом листе бумаги расшифрованные им сигналы из космоса. Он любил работать по свежим следам, по живым впечатлениям, не раз повторяя любимую фразу: "Куй железо, пока горячо. Куй!"

Уже был продуман сюжет, намечены персонажи, обозначены их имена, отобраны детали, живые штрихи, фразы...

Работа продолжалась в Переделкино.

Счастливый писатель прогуливался по дачному участку. Стряхивал дождевые капли с черемух. Пытался пересчитать звезды. Сбивался. Смеялся, как он умел. Вдруг затихал, вслушиваясь в дальние шумы: стучали электрички, пиликали в соседней деревеньке гармошки...