Меньший среди братьев

- Сколько же раз вы сдавали профессору Ковалеву?

- Два...

Если б еще можно было складывать двойки до нужной цифры. Знали б мои милые студент-ки, о чем иной раз думает их профессор, принимая экзамен. Самые старательные почему-то полагают, что я только и жду, как бы это подловить их, согреваю у сердца каверзный вопросец. А я смотрю, как она, бедная, покрывается пятнами волнения, и думаю: "Вот есть же хорошие девочки, почему не она - жена моего сына?"

Но эту я бы не пожелал ему в жены, нет, не пожелал бы. За ее чистым лобиком такие будут рождаться смелые замыслы, что ресурсов целого государства не хватит все их удовлетворить.

- Ну что ж, - говорю я и тут замечаю нашу Адель Павловну, ученого нашего секретаря. Тяжело перекачиваясь, она подымается по лестнице, сквозь крашеную седину просвечивает голая ее макушка. В руках Адели Павловны, как всегда, шариковый карандаш и лист бумаги. Быстро назначив студентке день для пересдачи, я спешу уйти, но вслед мне раздается:

- Илья Константинович! Куда же вы? Пятница!

Пятница. Каждую пятницу на ученом совете защита кандидатских диссертаций. Откуда столько соискателей, столько будущих кандидатов?

- Адель Павловна, вы знаете, я аккуратен, но нынче при всем желании...

- Илья Константиновитщшш! - От старательности у нее даже выговор стал какой-то нерусский, прибалтийский, что ли. - Кворум! Последняя инструкция ВАК требует от нас двух третей плюс два голоса!

В глазах священный трепет. И надо же было назвать ее - Адель. Впрочем, назвали девочку, ребенка: "Играй, Адель, Не знай печали; Хариты, Лель Тебя венчали И колыбель твою качали..."

- Ну, если "плюс два голоса", - покоряюсь я, - пойдемте потрудимся. А кто сегодня защищается?

- Дорогавцев!

Читал, имел счастье. Да разве такого Дорогавцева плюс два голоса остановят? По-моему, он уже где-то защищался, пробовал силы и снял в последний момент с защиты..

- Постойте, - вспомнил я, - ведь нет Игоря Игнатьевича!

Занавес официальной печали опускается на лицо Адели Павловны, едва я упоминаю нашего декана, дни которого сочтены.

- Вынуждены без него. Откладывать бесконечно нам не позволят. - И конфиденциально: - Есть сведения, будет Тихон Александрович.

- Кто-то?

Брови значительно поднялись.

- Тихон Александрович Черванев!

Вон даже как. Но почему на защите такого Дорогавцева будет присутствовать сам Черванев? То есть почему, для чего, понять можно. Но какова связь?

- А кто же, простите, проведет защиту, раз Игоря Игнатьевича не будет?

- Да уж есть кому провести.

И смотрит на меня загадочно, и даже что-то игривое в глазах.

- Вы не догадываетесь?

Сердце мое дрогнуло.

- Не понимаю, как же так? Должны были предупредить хотя бы.

И замечаю, что ускорил шаг. Адель Павловна спешит за мной.

- Так вы ничего не знали?

У дверей аудитории толпятся люди, жужжание голосов.

- Почему эту аудиторию выбрали? - на ходу говорю я Адели Павловне. Здесь жуткая акустика. Вы же знаете, лекции читать здесь - сущая пытка.

- Все заняты.

- Совершенно не будет слышно голоса.

Не густо сегодня собрались. Ковалев, Радецкий... Какой-то человек в тесноватом пиджаке радостно кидается мне навстречу, жмет руку.

- Рад вас приветствовать, Илья Константинович! Лицо знакомое, но кто, убей бог, не вспомню.

- Дорогавцев! - напоминает он.

Да, это он. Вот так же точно кинулся он ко мне тогда в поликлинике. Я ждал приема, и вдруг по коридору провели женщину, испуганную, страдающую от болей. Ее поддерживал под руку муж, не менее испуганный, чем она, сопровождала сестра, и ввели ее в тот кабинет, перед дверью которого я сидел. Все в очереди поняли, это надолго.

Потом мужчина вышел из кабинета, сел около меня на свободный стул и начал рассказывать, как у его жены ночью поднялась температура, как он хотел вызвать "неотложку", но она побоя-лась, что положат в больницу. Я кивал. Я не очень общителен, тем более с незнакомыми людьми, я бы не смог вот так начать рассказывать первому встречному.

- Дорогавцев! - представился он, нырнув навстречу головой и шеей. И с жаром потряс мою руку. По интонации я понял, что я должен знать его, что где-то мы встречались.

- Ну, как же, как же... - но все еще не мог себе представить, кто это, у меня вообще плохая память на лица. И тут он заговорил о своей диссертации, которую я, возможно, уже читал? Вопрос и пауза были в конце фразы.

В кабинет входили и выходили, куда-то бегали звонить, снова входили врачи, слышны были стоны, он вскакивал, прикладывал ухо к двери, опять садился и все говорил, говорил о своей диссертации, какую главную мысль он хотел провести в ней красной нитью, какие уже имеются положительные отклики.

С женой его случилось что-то серьезное: была вызвана "скорая помощь", к машине из кабинета несли ее на носилках, а он с вещами в руках поспешал следом, что-то подсовывал с боков. Лица на нем не было. И все-таки вернулся, с жаром на прощание пожал мне руку еще раз.

Я знаю, когда нужно поговорить о деле, люди не выбирают ни времени, ни места, верней сказать, не упускают случая. И все-таки на меня тогда это сильно подействовало: испуганный, семенящий за носилками муж - и вдруг вернулся от машины пожать руку.

- Как ваше здоровье? - проникновенно осведомился Дорогавцев, стоя на пути в аудито-рию.

При чем тут мое здоровье? И почему он заботится?

- Жив пока, - говорю я. Он выслушивает это проникновенно.

Вдруг его лицо каменеет. Оглядываюсь. Вальяжной походкой, окруженный атмосферой особой тишины, сопровождаемый и строго оберегаемый Вавакиным от посторонних, идет Черванев.

Глава XVI

- Вот это хорошо, что вы пришли, - говорит Черванев, подавая мне руку и совершенно не замечая Дорогавцева, словно того здесь и нет вовсе. - Время таких людей нам дорого, но иногда бывает нужно.

Говорит он тихо, смотрит сочувственно, ладонь у него мягкая, как пятка младенца, не ступавшего по земле.

- Вы ведь один из немногих наших историков, которые... Собственно, даже таких знатоков в этой области, как вы... - И он говорит тут несколько комплиментов, которые должны быть услышаны окружающими, и все так же сочувственно смотрит мне в глаза. Я знаю, ничего он моего не читал, все это игра, но вот - поразительная вещь! - мне приятно слушать, мне хочется верить, и я стою, как награждаемый, что, впрочем, тоже игра.