Меньший среди братьев

Встав сегодня в шесть утра с совершенно ясной головой, я три часа, пока просыпался дом и движение за окном усиливалось, так что стали резонировать стекла, три самых плодотворных утренних часа сидел и работал. Это неправда, что устают от работы. Устают от бессмысленной работы, но, когда ты занят тем, что дает смысл твоей жизни, тут силы прибывают.

Чтобы прийти на лекции собранным, я иду пешком. День солнечный, сухой, осенний. Москва красива не весной, когда все сырое и серое и кучи снега как кучи грязи, не летом с бензиновой жарой, по-настоящему Москва красива зимой в мороз и осенью. Вот в такой синий сентябрьский день. Облака на чистом солнце в вышине белоснежные, они громоздятся во много ярусов в синеве над Москвой, над еще зелеными тополями, над крышами, над шпилями, над гранитными набережными и травянистыми откосами, все это опрокинуто в Москву-реку, струится в ней вместе с жидким золотом куполов. Не поймешь, глядя с моста, то ли облака неподвижны, а холодная вода течет, то ли это плывут в ней облака.

В моей семье, если трезво взглянуть, пора сплошных несчастий. Сын расходится с женой, для него это трагедия, хотя надо было радоваться, но не объяснишь. Недавно я увидел его на улице из окна троллейбуса. Мы остановились у светофора, зеленый свет был дан пешеходам, и они двинулись через дорогу. И среди них я увидел моего сына. С портфелем в руке он шел, покорно кивая своему шагу, служащий человек, втянувшийся в лямку жизни, заметно сутулый. А я вижу его ребенком, как будто это вчера было.

Брат... Конечно, страшное позади, сейчас он в санатории под Москвой, прогуливается тихонько по осенним листьям, прислушиваясь к себе. Но ведь фактически он инвалид. Они оба не безразличны мне, они - это я, часть меня самого. Но вот они несчастны, а я иду по улице и счастлив. И все оттого, что в моем письменном столе прибавилось несколько листков исписанной бумаги.

И в аудитории сегодня странная атмосфера. Студенты мои что-то чувствуют. Лекция кончена, вот-вот прозвенит звонок, но они не спешат расходиться, смотрят на меня, улыбаются.

- В ваши годы... - говорю я и делаю паузу, чтобы они поулыбались, поскольку все наставления начинаются именно этим знаменитым "в ваши годы". Что вы смеетесь? В ваши годы мы мчались из аудитории, опережая звонок, ибо были голодны, а голодный человек энергичен, в отличие от вас.

И, пококетничав, таким образом, я сажусь, и мы начинаем беседовать. Без всякого плана, просто под впечатлением своей работы я рассказываю им о том, каким был мир накануне войны. Им трудно, конечно, поверить и представить себе, что в тридцать восьмом году, когда Гитлер вторгся в Чехословакию, он не только не был еще в силах вторгаться, захватывать, но, если бы тогда, скажем, Франция двинула против него те шестьдесят-семьдесят дивизий, которые у нее имелись, он, кроме шести дивизий, не мог противопоставить ей ничего. Свершившееся всегда кажется неизбежным. И тогда людям казалось, что война неизбежна, но не было фатальной неизбежности, я все больше убеждаюсь, не было ее.

Я говорю им об этом и вижу мысленно моего погибшего брата Костю, как в форме морского летчика он приехал, только что вьшущенный из училища, и мамин испуг: "Костенька, почему же обязательно - морской летчик? Ведь можно просто летчиком. Как-то, когда земля внизу..." А он, гордый, улыбался снисходительно. Нас могло быть сегодня трое братьев, миллионы погибших могли бы сегодня жить на свете.

Я смотрю на моих студентов. Им сейчас столько, сколько нам было тогда. Может быть, им все это уже неинтересно? Но какие у них хорошие, понятливые, молодые лица. Я каждый раз хочу верить: вот оно, поколение, где одни честные, самоотверженные люди. Я знаю, так не бывает. В каждом поколении есть те, кто ради истины пойдет на костер и на муку, и те, что будут подкиды-вать дрова в костер и греться у его огня. И все-таки, когда я вот так смотрю на них, мне опять хочется верить.

Не заходя на кафедру - не дай бог, еще понадоблюсь, - я с деловым видом иду по коридо-ру. По всем моим расчетам, Леля должна уже вернуться. С кафедры звонить неудобно. Есть автоматы под лестницей, но очаровательная картинка, студент и профессор, отвернувшись друг от друга, назначают свидание, а ждет очереди робкая первокурсница с двушечкой в пальцах - маме позвонить. Впрочем, и первокурсницы сегодня не такие уж робкие, и звонят они не обязательно маме. Есть автомат по дороге к метро. Как-то Леля звонила мне оттуда: "Я говорю из твоего автомата..."

У стенгазеты стоят двое, при моем приближении замолкают. Я поравнялся, и от него оторва-лась она - стук, стук, стук каблучками, - устремилась за мной следом, словно бы я - планета большей массы, - пройдя в непосредственной близости, оторвал чей-то спутник и увлек с собой.

- Профессор!..

Нагоняющий стук каблучков, прерывистое дыхание, которое должно означать волнение, будто несет мне она не свои знания на троечку, а самые интимные, сердечные свои дела.

- Профессор, разрешите мне сдать вам экзамен.

- Сдать или пересдать?

- Пересдать...

Сама наивность смотрит из глаз. Но какая прелестная молодая женщина. И знает, что хороша, знает свое оружие.

- Кому вы сдавали?

- Профессору Ковалеву.

- И что же?

Легкая кокетливая гримаска, чуть поморщен носик. Надо понимать так: профессор Ковалев стар уже настолько, что совершенно не способен оценить, а я хотя и стар, но не настолько. Напрасно, милая девушка. Профессор Ковалев как раз очень неравнодушен к женской красоте, а возраст не лишает способности видеть ее. И если уж он ставит пару, значит, степень наивности в науках такова, что можно изумляться.

Как-то вскоре после войны я поразился одной мысли, хотя, в сущности, ничего в ней порази-тельного нет. Я шел проходным двором, в песочнице играли маленькие девочки, и вдруг я поду-мал, что вот они родят будущие поколения людей, в них, играющих сейчас в песочек, будущее всего человечества. Наверное, это странная все же мысль, если учесть, что смотрел я на крошеч-ных девочек. Эта мысль в духе Фридриха Второго, который писал Вольтеру про своих подданных, что смотрит на них, как на стадо оленей, разводимых в парке крупным землевладельцем: они имеют лишь одно назначение размножаться и наполнять отведенное им место. По возрасту эта молодая женщина как раз должна быть дочерью одной из тех девочек или ровесницы их быстро все происходит. А она так уверенно, так радостно вбежала в жизнь на своих легких каблучках.