Хрущев: Подари себе рай (Действо 2)

Такие вот у нас новости.

Ноябрь. Наш сын заметно взрослеет. Вчера, готовя к стирке белье, я обнаружила в кармане его рубашки бумажку. Оказалось, это записка от какой-то Ирины. "Ты, Алеша, реши что-нибудь одно. Мне пишешь "Давай дружить", а сам все время бегаешь с Танькой. Выбирай!!!" Ненавижу читать чужие письма, ну вот нечаянно получилось. Не рано ли - записочки в четвертом классе. Может, они сейчас созревают быстрее, чем мы. В принципе желание дружить я приветствую. Только дружба эта должна быть чистой... Еще года четыре назад Алеша говорил: "Мамочка, когда я вырасту, обязательно на тебе женюсь". Тогда мы с тобой смеялись от души. Теперь я ему как-то напомнила его слова, смеялся уже он.

Не драчун, но от честной драки не увиливает. Из разговора с классным руководителем я с тайным удовольствием узнала, что он является вторым силачом во всех трех четвертых классах. Правда, не поняла, с осуждением это было сказано или с одобрением. По пустякам наш парень в ход кулаки не пускает, но и в обиду себя не дает. Причиной последней драки явилось прозвище "Американец", которое ему хотели приклеить пацаны из соседнего двора. И не без причины: носит он брюки-гольф, катается на роликах, гоняет на роскошном велосипеде (все это прислал ты, все это американское, все это у нас в диковинку). Драка, видно, была жестокая - Алешка пришел домой с расквашенным носом, рассеченной губой, лиловой шишкой на лбу. Но вид был победный. Сказал: "Мам, упал с пожарной лестницы". А девчонки - Валька и Клара - прибежали ко мне раньше, чем он пришел. Глаза на выкате, щеки и уши горят. Затараторили обе вместе: "Ой, теть Маш, Алешка с тремя мальчишками стыкнулся. Они ему: "Американец! Американец!" А он им: "Никакой я не американец! Я русский! Русский" И ррраз, ррраз! И еще, еще! Они ему, а он им, им! И они сбежали - трое от одного! А Алешка им вдогонку: "Еще скажите, что я немец, Гитлер. За это насмерть убью!"

На днях смотрели мы с ним в "Ударнике" Чапаева (в третий раз). Каждый раз он чуть не плачет: "Почему я раньше не родился? Вам, взрослым, выпало такое интересное время - Революция, Гражданская Война!" Я его успокаиваю каждому поколению достается своя толика героизма и подвигов. "Да, отвечает, - тебе хорошо так говорить, ты успела в партизанах повоевать, и с Колчаком, и с белочехами, а нам одни стройки остаются". "Труд тоже может быть героическим!" - твержу я, но убедить его мне явно не удается. Расстроился, насупился.

7 ноября, Красная площадь, Москва. Нина достала нам с Алешей гостевой билет. Я думаю, Алешка не спал всю ночь накануне. В пять утра он уже был одет и поминутно смотрел на часы. На трибунах праздничное возбуждение. Все республики, все города и веси, все страны, все расы, все цвета кожи. Много детей. Иностранные послы, военные атташе - на отдельной трибуне. У них свой интерес, своя миссия, свои задачи. Записывают что-то в блокноты, щелкают фотоаппаратами. Все наэлектризованы до предела. И вот словно огромной силы разряд проходит через толпу. И я, и Алеша, и все вокруг поворачиваемся к мавзолею и машем руками и платками, кричим что-то радостное. С его правого крыла нам приветственно улыбается Сталин. Алешка замер от счастья. Это ощущение счастья длилось у него весь парад, всю демонстрацию, весь день. Глядя на него, я поняла - к счастью нельзя привыкнуть и от счастья нельзя устать. Его просто не может быть слишком много.

О чем не написала Маша Ивану

В промозглый осенний вечер раздался долгий дверной звонок. "Кто там?" - громко, строго спросила Соня. Спросила так, как учила хозяйка. И впрямь - мало ли мазуриков шляется по Москве, готовых поживиться чужим добром. "Краснофлотец Тарас Несмиятенко", - прогудел за дверью радостный бас. "Батьки мiи рiднии! - вскричала Соня, побежала в гостиную, где сидела за книгами и тетрадями Маша, указывая руками в сторону двери. - Це ж мiй двоюрiдний брат!" Вернулась в кухню, с тревогою в голосе произнесла: "Навiщо при?хав" "Вiдпустка!"

- Отпуск! Отпуск! - теперь радостно возвестила она и наконец отворила дверь. И вошел завидно скроенный м?лодец, пригнулся, чтобы не удариться о притолоку лбом, осторожно поставил на пол самодельный фанерный чемоданчик. Смахнул ладонью капли дождя с забронзовелого от ветров лица, снял бескозырку с надписью "Балтфлот" на ленте. "Здоровеньки булы, сестренка!" "Добранiч, братику!" Соня повисла на шее Тараса, уткнулась лицом в его бушлат, мешая слезы радости с каплями дождя.

- Вот ты какой! - Маша изучала его глаза ("Да, верно, синие, как море"), усы ("И усы золотистые, как спелая пшеница"), подбородок ("Надо же, и вправду с двумя ямками").

- Да вот такой, - смущенно отведя глаза в сторону, Тарас мягко высвободился из объятий Сони.

- Сестра много о вас рассказывала, - объяснила Маша свое восклицание. Пока Соня разделывала селедку, разогревала щи и жаркое, Маша тут же, в кухне расспрашивала его о флотском житье-бытье. Тарас стеснялся молодой, красивой женщины ("Какая прическа, какое платье, какое лицо - словно сошла вдруг с обложки столичного журнала какая артистка!"), которую видел впервые, аромат ее духов был сладкий, дурманящий. Ведь он искренне полагал, что кроме "Красной Москвы" и "Тройного" ничего не существует, а тут было что-то необъяснимо волшебное. И ее взгляд - настойчивый, заинтересованный непонятно тревожил его. Всякий раз, когда он подымал на нее глаза, он внутренне вздрагивал, задерживал на секунду-другую дыхание. В их гарнизоне недалеко от Ленинграда, конечно же были женщины - жены, дочери, сестры командного состава, и с некоторыми из них он иногда общался, особенно в художественной самодеятельности, но таких ослепительно обворожительных видел только в кино. И на все ее вопросы отвечал: "Гарно". "Как служится?" "Гарно". "Как относятся к вам командиры?" "Гарно". "Как отдыхают краснофлотцы вечерами?" "Гарно". И лишь когда Маша спросила о качестве питания, прошедший через весь ужас украинского голода Тарас, широко улыбнувшись, весело и громко пробасил: "Дюже гарно!"

На следующий день был выходной, и Маша предложила: "Ваш билет на Киев закомпостирован на послезавтра, Тарас. Завтра Соня, Алеша и я покажем вам Москву. Идет?" И, дождавшись очередного "Гарно" с добавлением "З метрополитеном", ушла в спальню, оставив брата и сестру обсуждать последние новости, полученные ими с Украины. Снов она никогда не видела, но в ту ночь ей приснилась сцена казни из фильма "Мы из Кронштадта". Несколько раз она просыпалась, а, вновь заснув, видела все то же: холодные волны Балтики, высокий, песчаный обрыв, глаза юнги и матрос, тщетно обращающийся к белякам: "Не трожьте ребенка, ироды!"

Москва уже наряжалась к празднику, хорошела. У людей чувствовалось приподнятое настроение, спешка прохожих была пронизана радостной суетой, то и дело слышались шутки, смех. Все виденное и слышанное производило особенно глубокое впечатление на Тараса и Соню. "Гастроном" в Охотном ряду, магазины "Елисеевский", "Сыр" и "Рыба" на Тверской невиданным доселе богатством ассортимента повергли девушку в изумление. Раньше она одна дальше скромного продуктового и мясной лавки на Пятницкой и Зацепского рынка выбираться не отваживалась. Тараса и Алешу привели в восторг скульптурные фигуры на станции метро "Площадь Революции". Особенно долго они рассматривали бронзового матроса.

- Живой, совсем живой! - восхищался Тарас и раза три возвращался к полюбившейся ему скульптуре. Часам к двум, изрядно подустав, они подъехали на трамвае из центра к Серпуховской площади и зашли в Торгсин. К празднику Маша получила от Ивана сто долларов и решила шикануть - а, живем однова! Взяли несколько сортов колбасы (Алеша: "И мою любимую ливерную!"), сыра (Маша: "И мой любимый рокфор!"), рыбы (семги и осетрины), тамбовской ветчины, конфет ("Мишка", трюфели и набор "Олень") и торт, бутылку Московской водки и бутыль венгерского токайского.

В четвертом часу сели за стол, накрытый любовно и безупречно: голубая с серебряным орнаментом и бахромой скатерть; белоснежные с украинской разноцветной вышивкой салфетки; ложки, вилки, ножи, тарелки, рюмки, бокалы - все, купленное комплектом в нью-йоркском универмаге "Macy" и полученное в прошлом месяце. Тонко нарезанные, аппетитно разложенные закуски долго держали на себе однажды пойманный взгляд.