Смерть Вазир-Мухтара

ате не было окон, а тяжелую дверь тотчас за ними заперли на ключ. Воздух был здесь плотный, потолки сводчатые, голоса глухие, и поэтому, хотя в комнате не было ни одного стула, она казалась набитой вещами. Алмаз лежал на столе, на красной бархатной подушечке, его освещали две лампы. Сеньковский взял лупу. Маленький старик в вицмундире приготовился записывать. - Очень хорошо, - сказал Сеньковский, щурясь. - Написано хорошо, сказал он старику. - Пишите. Каджар... Фетх-Али... Шах султан... Тысяча двести сорок два. Старик писал. - Написали? В скобках: тысяча восемьсот двадцать четыре. Это награвировали всего пять лет назад. Старик осторожно, двумя пальцами, повернул алмаз набок. - Не так, вниз головой, - сказал Сеньковский. - Надпись груба... да, она груба... Видите, как глубоко... Пишите: Бурхан... Низам... Шах Второй... Тысячный год. Старик вслушивался, зачеркивал, писал. - По-видимому, правитель индийский. Шестнадцатый век. Сеньковский сам повернул камень. - Пишите, - грубо сказал он, - сын... Джахангир-шаха... Тысяча пятьдесят первый год. Напишите в скобках: Великий Могол. Старик торопливо скрипел голым пером, и перо остановилось. - Великий Могол. Написали? Тысяча шестьсот сорок первый год после рождества Христова. Скобки. Лампы грели бархатную подушечку, в комнате было ни темно, ни светло, как будто рассветало. - Цена крови, - кивнул старику Сеньковский, и старик заморгал красными веками. - Его убил его сын, Авренг-Зеб, чтобы захватить, - и он ткнул пальцем в подушку. - И еще он убил своего брата, я не помню, как его звали, Авренг-Зеб. Вдруг Сеньковский взял со стола длинными пальцами алмаз и посмотрел на свет. У старика задрожали губы. - Не полагается. Свет алмаза был белый, тени в гранях винного цвета, в самой глубине, у надписи Низам-шаха, коричневые. Сеньковский положил камень на стол. Он медленно поглаживал его пальцами. Лицо его смягчилось. - Взвешивали? - спросил он об алмазе, как спрашивает врач о новорожденном ребенке. - Еще не взвешивали. Будет больше двухсот пятидесяти, - старик развел руками, удивляясь. - Четвертая надпись будет? - спросил Сеньковский строго. Старик, пожимая плечами, открывал дверь. Только на Невском проспекте, проехав мимо магазина Никольса, Сеньковский улыбнулся. Он смотрел неопределенно. Проспект, люди, вывески, деревья проходили мимо него.

15

Мужья мчались за отличьями, крестиками, ранами. Корабль плыл. Много извозчичьих карет быстро мчались по Невскому проспекту. Было легкое официальное головокружение. У женщин кружились головы. Очень много плясали в то время на балах, не понимая почему. И объяснилось: это принц Хозрев-Мирза. Обеды, обеды. В Таврическом дворце жил Хозрев-Мирза. Была убрана мебель, навалены ковры, наставлены диваны, повешен большой портрет Аббаса-Мирзы. Его спешно писал академик Беггров и успел написать как раз ко дню прибытия. Балы. Ему показали Академию художеств. Статуя консула Балбуса и бюст Николая работы Мартоса особливо понравились Хозреву-Мирзе. Колонны ему тоже понравились. Минеральный