Гекуба

А наши левые и правые хищно жрали друг друга. На переднем крае этой битвы за еврейские умы был Евгений.

На свою голову!..

Затихший было Ури разразился серией статей на личном сайте Домбровского. В своей манере он требовал сделать из Рамаллы копию Грозного, выселить всех арабов ко всем чертям (без уточнения), а потом судить архитекторов Осло, арабских и еврейских на одной скамье. Он не только предугадывал смертный приговор, но и красочно описал всех подсудимых на одной перекладине с синими высунутыми языками. Если против такой позы лидера мировой палестинской революции вроде бы никто не возражал, то все прочие дрыгуны - герои публицистического триллера почему-то сильно возмутились. А сам Женя, который спокойно помещал в свой гайд-парк любой левый или правый бред, и не думал о гибельных последствиях. Он полагал, что Интернет, как кольт, уравнял всех в правах. Что в сети, как на заборе, можно безнаказанно воспроизвести и стихи поэта, и неприличные слова.

Резкий телефонный звонок прозвучал рано утром в самый канун Нового года.

"Откройте дверь, - резко прозвучало в трубке. - Полиция."

Как в кино, в его квартиру решительно вошли трое рослых молодых людей в штатском - двое мужчин и женщина. В них не было ничего угрожающего, кроме иврита, который Женя мгновенно начисто забывал, если волновался. С трудом он понял, что речь идет именно о художествах храброго Ури. И о подстрекательстве к убийству политических деятелей на личном сайте Евгения. Кто-то где-то решил, что праздник демократии в Интернете затянулся и что неправильных пора урезонить. Тех, кто идет не в струе контролируемых кем надо средств массовой информации. На сеть были втихаря распространены подзаконные акты 1995 года, когда кто-то убил лидера правильного лагеря, а во всем обвинили подстрекателей из лагеря нехорошего.

"Дело Домбровского" вполне могло стать отличным юридическим прецедентом. Чтобы правым впредь жизнь медом не казалась, а левые сохранили фактическую информационную власть над страной.

Прекрасная стать ворвавшихся стражей подчеркивала их физическое примущество перед пожилым евреем среднего для своего поколенья ростом. Они сунули в нос подследственному небрежно написанную на иврите бумагу, из которой он понял только, что это все-таки не налет, а законное вторжение в его "дом-крепость".

С этого момента все здесь больше ему не принадлежало. Мужчины стали деловито рыться в бумагах, изымая заграничный паспорт, чековую и записную книжки, дискеты со статьями, перепиской и литературными произведениями, даже его частный дневник - более интимный и доверенный собеседник Домбровского, чем сама Наташа. Женщина развязно шныряла по шкафам, проверила всю обувь преступника, усевшись для этого прямо на пол. Несколько секунд она изучала портреты Эйнштейна и лидера правых по прозвищу Ганди, невинно спросив у Жени, кто это. Поскольку Домбровскому было запрещено трогаться с места, он вытянул шею, не понимая, о ком именно спрашивает красивая представительница власти. "Ивжен, - строго сказал главный. - Не слышишь? Кто это?" "Это или это?" "Этого мы хорошо знаем, - снисходительно пояснил тот о Ганди. - Кто у тебя тип с высунутым языком?" "Эйнштейн." "Я тебя не спрашиваю его фамилию. Кто он?" "Лауреат Нобелевской премии." "О!.." Портрет не конфисковали. Зато по-хозяйски полезли под стол, отсоединили процессор и приобщили его к делу. Наполнив вещественными доказательствами две коробки и пошныряв по спальне и кухне, вошедшие удалились так же стремительно, как и ворвались.

Самыми страшными были часы до возвращения с работы Наташи. Она сразу поняла по лицу мужа, что в доме беда и облегченно вздохнула, узнав правду. Слава Богу, не с детьми, не с ним самим, а всего лишь с компьютером.

Зато у Жени "началась ломка", как у любого, кого внезапно лишают любимой привычки. Особенно обидным было вторжение в душу - доступ кого попало в общение Жени с самим собой - в дневник, в черновики его повестей и рассказов. Евгению казалось что его без конца насилуют. При этом владельцу сайта как-то не приходила в голову мысль об аналогичных муках левых лидеров, которые, как ни странно, тоже люди и имеют собственные души. И этим душам тоже не сладко после вторжения в их жизнь неукротимого гиганта сионизма Ури Бен-Цвита. Женя привык к свободе слова в Израиле и полагал, что на любое публичное выступление у всех задетых есть право ответить тем же - не более...

Естественно, Новый год был испорчен. Трахнутый по самое сердце Женя с горя разругался с ни в чем не повинной Наташей, отказался открывать шампанское и вставать с постели к моменту речи российского (а какого же еще в Новый-то год?) президента. В результате Наташа честно встретила все дважды - по московскому и израильскому времени, чекнулась с бутылкой и одна пошла гулять среди веселых голосов из по-летнему открытых "русских" окон. На берегу моря было особенно многолюдно и весело. Пахло шашлыками, хлопали пробки, из роскошных машин неслись русские песни. Преуспевшая часть алии праздновала свой, январский Новый год, оставив еврейский, сентябрьский пейсатым и прочим марокканцам.

Между тем, в ивритоязычной, естественно, левой газете на другой день появилось короткое и невнятное сообщение об успешном пресечении отделом по борьбе с компьютерной преступностью противозаконной деятельности одного из русских коллег по перу.

После недолгого колебания редактор вручил Жене письмо об увольнении.

Без компьютера Женя не мог кому-то предложить свои статьи. Впрочем, это и не имело никакого смысла. Если штатные журналисты русских газет что-то получали, то напиши он сейчас хоть шедевр, перепечатанный завтра по всему миру, гонорар был бы такой же, как за истеричное письмо выжившего из ума ветерана - нуль.

В квартире, которую до налета Домбровские считали своей, на месяцы наступила тишина. Без Интернета, словаря и редактора, музыки, архива, записных книжек, диктофона и дневника жизнь словно потеряла смысл. По утрам жена уходила на работу, а муж, как тысячи прочих бедолаг на земле обетованной, часами слонялся без дела, включая и выключая осточерчевший телевизор, открывая газету, где уже не могло быть его статьи.

Главное же - исчезли самые любимые собеседники - герои его повестей и романов.

Ни к чему были творческие находки, постоянно озарявшие его мозг и требующие немедленной фиксации на хардиске. "Полная пустота", как любят выражаться классики современной русской литературы по обе стороны Шереметьево-2... Попытки вернуться к бумаге и авторучке только подчеркивали значимость потери!

"Самое страшное, однако, - обиженно морща лоб, торопливо записывал Женя авторучкой в свой дневник пятилетней давности, - это осознание мною на собственной шкуре враждебности общества, защитником которого я чувствовал себя задолго до эмиграции и все годы после алии. За полтора часа обыска и пять часов допроса из меня начисто испарились флюиды сионизма, которые я активно генерировал и которыми так щедро делился с читателями. Еврейство в одночасье потеряло своего истового и искреннего аппологета."

Закончив это самоедство, он вдруг почувствовал острую нежность к своей нелепой крохотной стране, к ее яркой зелени, доброму крикливому народу, библейским холмам, игрушечным городам и уютным автобусам. Один из них как раз был на экране телевизора в искореженном виде. Диктор давал бездушные комментарии по поводу рутинного уже теракта. Из обгорелых обломков выносили трупы солдат и солдаток, а с крыши соседнего дома, как бою гладиаторов с трибун Римского Колизея, аплодировали израильские арабы.

Любое раздражение по отношению к своему народу показалось ему мелким и подлым. Все это, хорошее и плохое, и счастье, и Гекуба - мое! Такое, которого не было и быть не могло там, на фактической родине, где меня вроде бы ценили. Ощущение сопричастности, вытеснив ожесточение и отчуждение, пришло откуда-то извне так внезапно что стало жутко, словно при проявлении полтергейста. Чтобы отогнать наваждение, он провел рукой по лицу и с изумлением ощутил влагу от слез на ладони и их соленый вкус во рту. Захотелось тут же кинуться к письменному столу и написать что-то в защиту... Но для кого написать? Читатели Домбровского не только были давным-давно с ним согласны, но и оказались правее даже неистового Ури. Их уже ничем не удивишь. Для европейцев? Им-то что до нашей Гекубы? Русским? Они еще больше французов зомбированы примаковскими построениями: "бедные арабы - жестокие оккупанты". Что может сделать даже и нормальный, не раздираемый внутренними голосами, маленький храбрый Давид против сотни Голиафов?