Фашист пролетел

- Читай!

Адам зачитывает вслух письмо, которое заканчивается так:

- "... У Вас есть все, чтобы стать хорошим прозаиком. Зоркий глаз и точная рука, и, к счастью, много лет в запасе. Пишите, как можно больше, Александр. У нас в литературе счастливых судеб не бывает: желаю Вам просто писательской. Юрий Абрамцев".

Молчание.

- Это не тот ли, - говорит она, - что "Зеленое и голубое"?

- Тот.

- И что ты хочешь этим сказать? Да еще с ружьем? Надеюсь, не заряжено?

На это Александр отвечает:

- "Три кольца". Но только два ствола. Папе Хэму, впрочем, хватило... "Много лет в запасе"? Мэтр ошибается. Устал я. Может, мне судьба погибнуть на корню. Или это Андерс-сениор меня зовет? Ты как считаешь? Быть или не быть? Два кольца, два конца... посредине - гвоздик. Это что? Я спрашиваю?

Адам угадывает:

- Ножницы.

- Германские! Которыми ты мне грозила... - Смеется и вынимает руку, чтоб показать ей пальцами. - Чик-чирик! А почему?

- Потому что темная была.

- Прозрела?

- Благодаря тебе.

- А я наоборот. Впадаю я в обскурантизм... Пардон!

В сортире он ставит двустволку в угол, забрасывает галстук за плечо и поднимает деревянное сиденье. Пил он не только "мiцное", он пил еще и сидр, ром, коньяк, ликер, портвейн и вермут, однако, мотая головой, упорно повторяет:

- Еб-баный биомицин...

Как заново родился - таким он просыпается. Радиола на месте в изголовье. Крышу пятиэтажки напротив озаряет солнце. В соседней комнате все убрано. Мама глядит в окно. Одетая, причесанная - будто собралась куда-то.

- Доброе утро! - с подъемом говорит он. - Друг мой ушел?

- Ушел. Ты тоже можешь уходить.

Он удивляется:

- Куда?

- Куда хочешь. Аттестат зрелости получил?

- Мама, чего это с тобой? А, мам?

Она локтем назад:

- Отстань!

* * *

Из окружающей ночи вдруг возникает белокурая блондинка. Она бросает взгляд на палатку, которая ходит ходуном, но это ее не пугает:

- Погреться можно у вас, мальчики?

Мессер стаскивает свитер и накидывает на голые плечи с бретелями сарафана. Высокие скулы, серые глаза. Садясь и упираясь, она, как Русалочка, укладывает ноги с босыми изящными ступнями. Натягивает сарафан.

Девушка без трусов. Успев заметить это, они переглядываются. Александра угнетает, что взволнован он больше, чем Мессер, который деловито споласкивает, наливает. Перед тем как протянуть, деликатно вынимает из кружки сдвоенную сосновую иглу. После чего беспокоит за плечо на пару слов:

- Кадр в моем вкусе.

- Владей.

Он тяжело вздыхает:

- Неудобно как-то...

В городе ударник цеха горячей обработки оборудовал себе подвал для культурного отдыха. Там у него топчан, накрытый стеганым одеялом, а кирпичные стены заклеены вырезками из "Советского экрана" и обложками журналов стран "народной демократии". Отдых у Мессера не менее ударный, чем труд, поэтому Александр не понимает причины нерешительности:

- Перед кем тебе неудобно?

- Есть в городе одна. Зовут Аленка. С глазами она... Чего ты?

- Ничего. Она же в городе?

- Тоже верно. У нас ничего с ней не было?

- Тем более.

- Добро, значит, даешь?

С новой бутылкой "зубровки" Мессер подсаживается к белокурой, которая смотрит через костер на Александра. В серых глазах вопрос.

Что может он ответить?..

Раздается осторожный хруст земли, и на свет выходит иностранец - расы неожиданной в этих умеренных широтах. На неплохо выученном русском языке он обращается к напрягшейся блондинке:

- Вера? Мальчики ждут.

- Подождут.

- Виктору скажу?

- Говори...

Мессер провожает пришельца взглядом.

- Желтый чувак откуда?

- Палатка у них там. За туалетом...

- Сколько их там?

- Слишком много.

- Из каких джунглей занесло?

Вера берет его "приму", прикуривает от поднесенной веточки.

- Индонезия. "Морями теплыми омытая, слезами горькими покрытая".

- Знаем такую. Там коммунистов режут.

- Жаль, этих не дорезали.

- А чего ты тогда с ними? Или наладилась туда?

- Куда? Слез мне и здесь хватает. На ночь они меня купили. А Виктор продал.

- Что за Виктор?

- Официантом он в "Потсдаме". Вот он и сам. Не запылился...

К костру официант не приближается.

- Ну, показала себя и будет, - канючит он издалека. - Не позорь меня перед клиентами. Давай, чтобы все было по-хорошему... Верунь?

Мессер накладывает руку на топор. Блондинка вскакивает и сникает во мраке, откуда официант просит прощения за беспокойство.

- Девчат наших? - сжимает обух Мессер. - Суки, падлы, сейчас порубаю на куски всех и отправлю в Индонезию!

Александр спешит налить.

- Авиапочтой на хер!

- Давай. Залей желание...

- А нам для разгону! - кричит из палатки Боб под придавленный им смех девчонки. Поросшая золотистым волосом рука с часами, на которых полночь, принимает кусок "докторской" в целлофане и кружку с дозой на двоих.

- Кого он рубать собрался? Красных?

- Желтых. Для разнообразия.

- Батька Махно...

Возвращаясь с холода к костру Александр отмечает, как спало напряжение между мирами - его внутренним и этим внешним.

Вернувшись из Германии от Гуссерля, Сартр сказал Симоне, что отныне для него даже стакан с коктейлем - философия. Тем паче эта вот кружка, в эмалированный темно-зеленый бок которой уперты костяшки его пальцев. Еще глоток. Чувство, что близок он к решению, над которым бьется мировая мысль в силу сугубой ее трезвости. В этой "зубровке" сейчас он растворится без остатка - субъектно-объектный конфликт. Он станет внешним миром. Этим деревом. Корабельной сосной, пережившей войну. А может быть им, Александром, станет этот носитель интеллигентной фамилии, которая из кишечника сталинизма, вынырнула на поверхность кличкой Мессер. Принять как данность и вобрать. Не осуждая и не рассуждая. Вбирать и возвращаться печатным материалом. Функцией стать пишущей машинки.

Держа бутылку за горлышко, Мессер наливает, как из кулака.

- Держи! За то, чтобы они приехали. Они ж из генеральского района...

- Кто?

- Алёна. Которая с глазами.

- А еще?

- Подруга. С буферами. Тебе понравится. Знаешь, как я с ними познакомился?

Они с подругой брали "сухаря". В винном на Круглой, где Мессер заряжался на природу. Выходит, а к ним центровые пристают. За углом обоих вырубил, а девчонок проводил. На Коммунистической живут. В Доме под шпилем. Но подъехать обещали. Только предупреждаю!

- В смысле?

- В смысле: красивый больно.

- Кто, я?

- Бля, Пол Маккартни!

Александр смеется, сжимает виски. Заодно вытряхивает иглы из волос.

К костру прибивает еще двоих. Сначала дылду лет пятнадцати, которая сразу переходит в горизонталь: "А я из дому убежала". Подпирает щеку и больше о себе не говорит. Другая - стриженая брюнетка. На электричку опоздала. Профтех. С такими опыт есть. Он влезает к ней в спальник, который уступил друг Мессер. Целуется брюнетка так, что голова идет кругом. Кожа горячая и плотная. Стащив ей на бедра джинсы, он ищет резинку и обнаруживает закрытый купальник. Она в ответ смеется: "Чтобы труднее изнасиловать". Он оттягивает край, освобождая прижатость волос, средний палец скользко обжигает. "А может, не надо?" - "Может быть, не надо", - не возражает он. Вынимает руку и втыкает палец в хвойный наст.

Уже различимы верхушки сосен.

В палатке Боб перематывает маг, врубая все сначала:

Опять от меня сбежала

последняя электричка,

и я по шпалам, опять по шпалам

иду домой по привычке...

"Куда?" - удерживает пэтэушница, не подозревая, что она со всем этим раскладом уже в далеком прошлом. Лицом в потухшем костре спит Мессер. Он сбивает пепел с заросших щек и баков:

- Слышишь? Мне пора.

- В город?

- В Москву. Судьбу брать в руки.