Настоящий писатель (О Леониде Ивановиче Добычине)

Новый прозаик оказался непростым орешком для критики. Даже Н. Степанов обманулся псевдобытописательством. Другие критики, вообще не вдаваясь в детали, увидели в прозе Добычина тяжбу с эпохой. В 1931 году, в связи с публикацией второго сборника рассказов "Портрет", О. Резник писал в "Литературной газете" (1931, № 10) в рецензии под названием "Позорная книга": "...увечные герои и утопленники наводняют книгу... Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелкобуржуазного мира, но, по Добычину, мир заполнен исключительно зловонием, копотью, смрадом, составляющим печать эпохи..."

Сборник "Портрет" больше чем наполовину состоит из рассказов предыдущего сборника, однако в таких произведениях, как рассказы "Пожалуйста", "Сад" и особенно "Портрет", чувствуется действительно что-то новое по сравнению с прошлой книгой.

"Сад" заполнен неологизмами эпохи - они как бы сами по себе и составляют содержание рассказа: делегатки, профуполномоченный, окрэспеэс, работпрос, медсантруд, пенсионерка, отсекр, окрэмбеит, конартдив, ассенобоз, волейбольщик и, наконец, культотдельша, которая требует от купальщиков, плещущихся в темноте (и снова стихия воды!), - "чтобы все были в трусах". И посреди этого словосада стоит поэтесса Липец, чьи стихи напечатаны в сегодняшней газете:

гудками встречен день. Трудящиеся...

"Портрет", в сущности, уже не рассказ, а эскиз, подготовка к роману. Впервые от объективного повествования Добычин переходит к повествованию от "я" героя, причем в "Портрете" это девичье "я", подростковый взгляд, неизбежно остраненный и свойственный будущему роману.

"- Вы чуждая, - сказала Прохорова, - элементка, но вы мне нравитесь. Я рада, - благодарила я". Нетрудно понять злобу О. Резника: у Добычина в 1931 году право на голос получил "чуждый элемент", да еще милый, да еще по-девичьи влюбленный, не кто-нибудь, а дочь врача.

Эпоха отменила все чудеса, чтобы самой стать чудом. Даже магия обязана быть научной. Как не вспомнить М. Булгакова, читая в "Портрете": "Али-Вали отрезал себе голову. Он положил ее на блюдо и, звеня браслетами, пронес ее между рядами, улыбающуюся.

- Не чудо, а наука, - пояснил он. - Чудес нет".

Экзистенциальный конфликт Добычина с миром О. Резник вульгарно просто свел к идеологическому конфликту с эпохой. Он считал что "зловоние, копоть и смрад" составляют у писателя именно "печать эпохи". Как бы то ни было, Добычин шел против течения. Он не только не скрывал своих сомнений, но, по сути дела, ставил их в центр своих философских раздумий. Он полагал, что оправдается честностью: его беспристрастный взгляд послужит эпохе, явится как бы предостережением против излишне оптимистического представления о человеческой природе. Но эпоха была охвачена энтузиазмом жизненного, общественного переустройства. На этом фоне Добычин действительно выглядел "белой вороной"; его спокойная бестенденциозность казалась пределом пессимизма и негативной тенденциозности. Стилистические нюансы не играли никакой роли. Добычин был решительно вытеснен на окраины "несвоевременной литературы" точно так же, как и обэриуты1* со своей "подозрительной" заумью.

______________

* 1 ОБЭРИУ - Общество Реального Искусства - литературная группа, существовавшая в Ленинграде в 1927 - нач. 30-х гг., в которую входили К. К. Вагинов, А. И. Введенский, Н. А. Заболоцкий, Д. Хармс и др.

Но он не сразу сдался, не перестал писать и даже печататься. Не исключено, что "Город Эн" был последним "формалистическим" с точки зрения официозной критики романом, "проскочившим" в печать буквально накануне повсеместной борьбы с формалистами (известнейшая статья "Сумбур вместо музыки" появилась в январе 1936 года). Неудивительно, что реакция на "свежий" образчик "формализма" была особенно уничтожающей и уничижающей: "Неприятный, надуманный стиль расцветает на благодатной для этого почве натуралистической, безразлично поданной семейной хронике рассказчика, писала Е. Поволоцкая... - Вывод ясен: "Город Эн" - вещь сугубо формалистичная, бездумная и никчемная. Формализм тут законно сочетается с натурализмом" (Литературное обозрение, 1936, № 5).

В романе Добычин снял конфликт двух миров, обратившись к старому миру. Живописность конфликта его более не увлекала, и дело объяснялось, видимо, не только быстро ухудшавшимися внешними обстоятельствами, но и внутренними причинами: писатель хотел углубиться в сущность неустанно исследуемой им проблемы: парадоксальности и двойственности человеческой жизни, наличия в ней некой нормы и в то же время вопиющего ее отсутствия.

Добычин написал автобиографическое произведение, в котором довел до определенной чистоты (с точки зрения поэтики) идею "нейтрального письма", пытаясь найти ответ, исходя из результатов художественного анализа. Его "нейтральность" была более последовательной и являлась редким случаем в русской литературе, гордящейся своей нравственной "тенденциозностью".

У Добычина было много русских предшественников, писавших на тему провинциальной жизни. Он называет в романе Гоголя и Чехова, причем повествователь отмечает, что, когда он прочел чеховскую "Степь", ему показалось, будто он сам ее написал. О гоголевских героях постоянно вспоминается в романе, само название которого заимствовано из "Мертвых душ". Связь с Джойсом, о которой говорила враждебная Добычину критика середины 30-х годов, нуждается в доказательстве; скорее всего, он сопоставлялся с Джойсом по общему негативному признаку: как не надо писать. Более отчетлива связь с "Мелким бесом" Ф. Сологуба; хотя "Город Эн" полностью лишен "символистского" уровня, взгляд Добычина на человеческую природу и на возможности ее трансформации сопоставим с сологубовским. Во всяком случае, если у Чехова нравственная оценка событий скрыта "под" объективным слоем повествования (такое сокрытие дает на самом деле большой моральный эффект, так как читатель будто выводит эту оценку сам, без помощи автора), то у Сологуба эта оценка вообще "смазана" тем, что жизнь изменить нельзя; от нее можно лишь сбежать в иное измерение.