Моя поэма

Он любит меня! Да, он любит меня… И тайная радость прожигает мне душу, бросая яркий румянец в мои бледные щеки. Я вновь вижу его — моего красавца с полночными глазами…

Милые, чудные глаза!

Они смотрят мне прямо в душу и я не могу оторваться от них взором. Потому что люблю их!

Но мои собственные глаза полны холодного недоумения, а голос строг и спокоен когда я отвечаю ему:

— Нет, я не вернусь к тебе!

Он бледнеет. В его лице, порывистом и нервном, бегают судороги.

— Муся! — говорит он, или, вернее, не он, а что-то внутри его.

Муся!… О, это имя!… О, милый! Тысячу раз милый, ты назвал меня так, как называл в минуту интимной ласки. О, как я люблю тебя, как беззаветно люблю!

Но уста мои сомкнуты. Они не слушаются сердца, выкрикивающего эти слова. Они открываются только для того, чтобы сказать спокойно и кратко:

— Я не вернусь к тебе!

Тогда он говорит, говорит, говорит… Он любит меня, одну меня, не переставая всю свою жизнь… Та — ничто для него. Я слишком чиста, чтобы понять грязную вспышку мужской животной страсти, бросившей его без любви в её объятия… Я должна простить ему…

Простить? Простит его, давшего мне почувствовать острую боль измены и одиночества! — его, насмеявшегося над моим лучшим чувством и тем открывшего мне невольно двери в мир прекрасный и чарующий, в светлый храм, у алтаря которого я стою теперь гордой и властной жрицей?

Не прощать, а благословлять я должна его за это!

И я благословила его…

Ио он не понял меня, не понял и того, что я говорила. Он только смотрел мне прямо в зрачки своими полночными глазами, будя во мне непреодолимое желание броситься к нему, упиться его ласками, подставит похолодевшее от волнения лицо его поцелуям и унестись далеко… Далеко…

Мое тело горело… Глаза, вероятно, тоже, потому что он впивался в них все глубже и настойчивее своими, а сердце…

Сердце рвалось от любви и муки. Потому что я безумно любила его…

И все-таки я сказала: нет! И долгим, умирающим от острой тоски взором следила без слез за ним, пока он шел от моего крыльца по липовой аллее.

И все-таки я победила себя…

Верная жрица своего божества, я не позволила попрать священный огонь его алтаря, ожидающего жертвы… Я положила ее— последнюю, роковую — мое разорванное сердце — на этот алтарь и смотрела сознательно и смело, как билось и извивалось оно на вечном огне.

Но я не жалела о нем…

Я знала, что, вернись я снова на лоно серых будней, заврачуй я больную душу лаской любимого — и потухнет священное пламя в груди и отлетит от меня светлый ангел вдохновения…

В тот же день я заканчивала мою поэму совсем иначе, нежели предполагала:

Прошли дни… месяцы… годы… Любовь не может быть вечной, и юный менестрель покинул свою королеву.

И когда он уходил от неё по горной тропинке, бегущей под сводами замка, она смотрела ему вслед, громко рыдая…

Ио он не обернулся, потому что не любил её.

И вдруг рыдания превратились в звуки, а звуки в песни с чудесными рифмами и глубоким смыслом…

Королева пела…

Пела королева — и сама природа дивилась ей… И солнце смеялось яснее, и синее казалась даль, и волны моря притихли, заслушавшись песни…

А она — эта песнь — летела все свободнее и громче и вес народ сбежался к замку послушать ее…

С той минуты еще новая звезда зажглась в венце королевы — звезда вдохновения. Она слагала песни, сладкие, как грезы, врачующие боли сердца и зароняющие искры чувства в души тех, кто их слушал. И далеко, за пределы морей пронеслась слава о новом чудесном менестреле в пурпуровой мантии королевы…

Точка.

Поэма кончена. Но жизнь начинается только — для мира, для славы, для… Счастья. Жизнь прекрасная и светлая новым светом, жизнь с печальным началом и славным концом…

Славным концом!

Слышишь ли ты, жестокое божество, принявшее на своем алтаре мою роковую жертву: с концом славным и прекрасным, как бессмертие!