Маевка

— Дай мне на всякий случай! — Надюша нагнулась к самому уху подруги и зашептала что-то. Дуня вторила им, энергично разводя руками.

— О чем вы секретничаете? — спросила Маня.

— Эта Надя просто ужасная женщина, — смеялась Валентина; — удивительные у нее комбинации. Недаром студенты прозвали ее Эльфой.

— «За красу я получила первый приз, исполняют все мужчины мой каприз…» — запела Надя, покружилась по комнате с соответствующими жестами, подбежала к зеркалу, коснулась слегка медвежьей лапкой своих щек и вскричала:

— Однако, пора завтракать! Я прикажу сделать омлет, а там и одеваться.

Напевая и подпрыгивая, она побежала в кухню.

Мрачнее ночи возвращался Семен; напрасно только он бил ноги и потратил время: девицы ничего не сочли нужным дать ему, а тут, в довершение горечи, встретилась Матреша, соседская горничная, и звала к себе вечером.

— Господа уезжают на дачу, остаюсь одна. Приходите. Вместе поедем за Днепр. Вы меня покатаете с американских гор. Я ужасно обожаю катанье с военными!

Семен, приложив руку к козырьку своей фуражки, пообещал. Волей-неволей он должен исполнить «лыцарское слово»; поедут бариновы рейтузы к татарину, даст полтинник, а может быть, и целковый; татары любят покупать старье, а нельзя не угостить девицу.

Осененный этой идеей, Семен воспрянул духом и с веселым видом вручил барину письмо.

Вскоре подошел Максим с корзиной, наполненной вином и закусками.

Урчаев занялся своим туалетом и по окончании его уже собирался выйти, как в комнату влетел молодой человек а светлом клетчатом костюме, цветном белье, лакированных ботинках, с цилиндром в руке.

— Едва мог вас отыскать, дорогой Павел Иосафыч, — начал он, расшаркиваясь. — Извините, что я прямо к вам без церемонии.

— Весьма рад, — ответил Урчаев: — вместе зайдем за Сапфировым.

— Я больше насчет фей. Желал бы знать, будут ли они с нами. Иначе пирушка не имеет смысла.

— Как же, будут; вот получил письмо… Прелестные девицы. Я с ними давно знаком. И знаете, вполне приличные, с образованием. Их зовут у нас тремя грациями. Младшей не более 17 лет.

Приятели вышли на улицу. Семен, перекинув на левую руку корзину, следовал за ними на почтительном расстоянии.

Теплый пахучий ветерок действовал опьяняюще, ударял в голову и волновал кровь.

Аромат цветущих деревьев разносился всюду, насыщая воздух своими испарениями. Пахло клейкими молодыми листочками тополей, березы, акаций и каким-то особенным медовым запахом. Манило в поле, в лес, подальше от душных, пыльных улиц и раскаленных каменных построек.

Урчаев громко говорил с приятелем о красивых женщинах, а Семен, у которого при виде Баркова воскресла вновь надежда получить на чай, слагал в своей голове обращение к какому то неведомому неумолимому божеству: «Не введи во искушение с бариновыми рейтузами, и да наградит меня этот господин своей щедростью».

— Вы человека с собой берете? — осведомился Барков.

— Нет, я держусь того мнения, что люди в подобных случаях совершенно лишние. Притом Сапфиров не то, что мы с вами — вольные птицы: он семейный и, между нами будь сказано, ужасно боится своей жены: дама — самодур. Бывало, она его из клуба вызывала, когда он поздно засидится за картами. По-моему, удобнее келейно порезвиться на лоне природы, этак оживиться немного. Я же прекрасно умею грести, у Дороховского имеется моя собственная лодка и он воскреснет с моим появлением.

— В таком случае я вам помогу: у нас в имении как раз протекает Десна, я тоже вырос на воде.

Они подошли к площади, по правую сторону которой тянулись скверы, а с левой присутственные места. Два массивных собора красовались vis-Ю-vis; солнце весело переливалось на позолоте их куполов.

— Будьте любезны, подождите меня в одном из этих скверов, а я на минуту зайду в присутствие к Сапфирову.

С этими словами Урчаев исчез.

Барков вошел в сквер, уселся на скамейке, положил ногу на ногу, вынул портсигар и закурил папиросу. А Семен, с корзиной в руках, выстроился перед ним в струнку и устремил неописуемо жаждущий взгляд в лицо молодого человека.

Урчаев, позвякивая шпорами и возбуждая зависть своею красивою внешностью у геморроидальных чиновников, прошел через канцелярию в отделение Сапфирова.

Сапфиров — мужчина среднего роста, плотный, с дряблым лицом, светлыми выцветшими глазами, почти седой, сидел в кресле и, посасывая сигару, просматривал какую-то бумагу, готовясь ее подписать.

— А, Павел Иосафыч! — приветствовал он Урчаева, подавая мягкую выхоленную руку с двумя большими перстнями на пальцах. — Занят по горло. Присядьте пока!

Урчаев, пристукнув шпорами, сел поодаль и, вынув носовой платок, отер лоб.

— А как же наш пикник? Вы вчера изъявили согласие отправиться на лоно природы, — сказал капитан, с ужасом созерцая целую груду бумаг, наваленных на столе перед Сапфировым.

— Сейчас, сейчас… Я вот только эту бумажонку, потом другую… Мы это быстро сделаем, — отвечал Сапфиров, держа во рту совершенно потухшую сигару.

— Не угодно ли, — сделал он изящный жест в сторону газет и стоявших на столе сигар.

— Merci, — ответил Урчаев и, выкурив с антрактами три сигары, все еще видел, что Сапфиров, олимпийски величественный, как Зевс, углублен в чтение и подписывание бумаг.

— Барков, пожалуй, уйдет и три грации не станут ждать, — подумал Урчаев и встал.

— Так я вас подожду здесь в сквере напротив, — сказал он.

— Нет, нет, — торопливо спохватился Сапфиров: — я сейчас; вот только записку домой. И с этими словами он поднялся с места и выпрямился во весь рост. Шаловливый огонек засверкал в его сузившихся полинялых глазах.

Он писал: «Дорогой друг, не жди меня сегодня к обеду, я приглашен к Подшивалову, а оттуда поеду на заседание. Не беспокойся, если запоздаю немного. Твой Коко».

Заклеив конверт, он позвонил курьера и, лаконически промолвив — «барыне», вышел вместе сУрчаевым из опустевшей канцелярии.

Барков, в томительном ожидании, сидел на скамейке, а перед ним, точно Лотова жена, продолжал стоять Семен с жаждущим, молящим взглядом.

Подозвав парный экипаж, приятели уселись. Один из сторожей присутствия таинственно вынес ящик с винами и проч., старательно силясь прикрыть его чуть ли не собственным туловищем, передал в руки извозчика и промолвил: — Осторожнее!

II.

На одном из летучих мостков, около содержателя лодочной пристани, в умопомрачительных весенних туалетах и шляпках стояли Надя, Валя и Маня, а позади их субретка Дуня.

— Ах, как хорошо и предупредительно заставить нас ждать целые три четверти часа в самой томительной скуке! — накинулись три грации на новоприбывших.

— У меня сделался сплин и предупреждаю, что я буду в прескверном настроении духа, — заявила Надина.

— А у меня голова болит, чуть солнечный удар не сделался, — подхватила Валя.

— Я не при чем, не при чем… Меня самого задержали, — оправдывался Урчаев.

— Это я, m-mes, виноват, — объявил Сапфиров с сияющей улыбкой.

— Да? — протянули девицы. — Вам-то на первый раз можно отпустить прегрешения.

— Вот тебе раз! Это почему же? Он также подлежит взысканию! — фамильярно заявил Урчаев. Сапфирова, как человека порядочного круга, это несколько покоробило, но это ощущение скользнуло мимолетно по нем, не задерживаясь долго, под впечатлением ясного весеннего дня, солнечного блеска и обаятельного женского общества.

— О, что вы! Г-н Сапфиров, натурально, мог быть занят делами: он так много работает… Мы охотно извиняем.

— Дороховский — лодку! — завопил капитан во все горло. Лодку подали.

— Позвольте вашу руку, сказала Надина Сапфирову: — я беру вас к себе в пажи. Вы довольны?

— В восторге! — любезно ответил Сапфиров, сгибая кренделем руку и сбоку поглядывая на свою даму. Надюша не особенно ему понравилась: он находил ее несколько вульгарной; кроме того, по странной случайности, она походила на одну из его племянниц, старую деву, очень ядовитую на язык, особенную любимицу жены. Розовая, кудрявая Маруся нравилась ему больше; но той уже завладел Урчаев.