Боюсь снять плохое кино (интервью) (СИ)

- Как дела у фильма "Трудно быть богом"? Конец близится?

- Не знаю. Пока мы приостановились. Но я вижу, что фильм получается как нельзя более своевременным. Я ведь еще в молодости заинтересовался этим романом Стругацких. Какой-то человек из будущего хочет сделать людей в похожем на средневековое государстве на нашей земле счастливыми. А в государстве пытают, убивают, доносят... Конечно, в молодости я ставить этот фильм не мог - нам не разрешили из-за вторжения в Чехословакию. В фильме должен был высаживаться черный орден. А теперь - пора.

- Что для вас главное в этом фильме, в этой истории?

- Все. Главные герои фильма. Румата, которого играет Ярмольник, человек, который может все и который ничего не сможет. Мне интересно было сочинить мир, которого не существует в реальности, но он есть в подтексте и этот подтекст виден в самой реальности. Мне всегда нравилось делать второй план. Обо мне даже писали, речь шла о "Двадцати днях без войны", что я выдаю второй план за настоящее кино. Но второй план- это самое главное, это сама жизнь. Вот я и снимаю кино "второго плана".

- А вне кино, что вас интересует из того "второго плана", который, по-вашему, главный?

- Меня смущает, что страна потихоньку сползает в клерикальность, в дремучий расизм. Вы скажете, межнациональные конфликты есть везде. Допустим. Но нигде после погрома, после того как в одном месте избили армянских ребят, в другом изрезали бритвой чернокожего, не появляется мгновенно на телеэкранах прокурорский чиновник с текстом: "Только не подумайте, что это расизм, это просто детское хулиганство". Это пугает. И клерикальность, подчеркнутую, искусственную порой религиозность у нас насаждают везде. И церковь у нас становится какой-то государственной структурой - зачем?

- И это говорит крещеный человек.

- У меня была верующая мама. Я по матери - еврей, но и мама, и бабушка, и дядья, весь род был православным. Я крестился давно, в советское время, и, естественно, полутайно. И сына мы крестили со Светланой, увезя его в глушь, за сотни километров, крестили, когда был выходной у церковного старосты. Я долго выбирал для себя религию, конфессию. Выбрал православие, хотя до того колебался: тяготел к протестантизму. Я был знаком с замечательным женевским пастором. Кстати, именно благодаря ему я увидел кино, которого у нас не было. Он показал мне "Один день Ивана Денисовича" Солженицына на видео. Все в этом фильме было сделано очень тщательно, Ивана Денисовича играл артист, похожий на Солженицына. Мы досмотрели до момента, когда он попадает в медпункт, где люди одеты как повара во время Каннского фестиваля. Там сидели зеки с градусниками во рту. И тут я понял, что сейчас помру от смеха. Так вот, о пасторе. Мне казалось, что протестантизм мне ближе. И все-таки выбрал православие. Я воспитан в русской среде и в русской культуре. А теперь мне страшно от нарастания клерикальности в нашей стране. Встал вопрос о "сокращении", то есть о закрытии музея политкаторжан на Соловках, - куда же дальше?! Если это произойдет, для меня с Русской православной церковью все кончено. Это не церковники получаются, а чиновники, причем самого тухлого пошиба. Я понимаю, что попы тоже люди, греху подвержены, - не нами и не сегодня сказано. Но войти в такую церковь я уже больше не смогу.

- Давайте теперь поговорим о земном. С кем вы общаетесь, откуда черпаете информацию, если даже времени на телевизор у вас нет?

- От знакомых, иногда даже пользуюсь слухами, которые оказываются бредом. Меня вообще можно запросто купить. Я, как ни странно, очень доверчивый. Хотя, кстати, бандитов чувствую, они меня пытались опекать на съемках. Я их послал.

- А как происходит предложение такой опеки?

- Директору картины предлагали меня охранять тысяч за двадцать. Приходит человек в шикарном пальто, якобы сниматься в массовке. Потом тихо, но убедительно говорит: "Можно пообщаться с вами наедине?.. Сейчас такое время, возможны автокатастрофы, убийства. Мы хотим вас защищать". Это было на съемках "Хрусталев, машину!" Я ходил к Аркадию Крамареву - начальнику питерского ГУВД в эпоху Собчака. Я, между прочим, с ним работал в фильме "Мой друг Иван Лапшин". Крамарев был тогда майором, с ним хорошо было работать, он был очень толковым консультантом... Так вот, в какой-то момент я понял, что и он с преступностью не может ничего сделать. Ну, пришлось обходиться без них, просто получилось, что у меня оказался поклонник авторитет "в законе". Он быстренько расставил все на свои места, и от меня отстали.

- Вам интересно жить сейчас?

- Мне трудно - и не потому, что я долго и тяжело болею, не потому даже, что затормозились съемки "Трудно быть богом". Просто наступило такое время, когда непонятно, для кого я делаю свое кино. Раньше я понимал, что должен сказать правду, понимал, с кем должен бороться, и чувствовал, как это сделать. А сейчас сквозь шум не пробиться. Раньше мы могли, пусть и романтически, говорить о своих идеях и идеалах. И знали, что это не стыдно. Теперь этот романтизм вроде бы неприличен... Мы живем в скверном государстве.

- Прежнее, советское, вам больше нравилось?

- Нет, вовсе нет. Я говорю об ощущениях, касающихся моего "я". Я понимал смысл самого себя, понимал, зачем я нужен. Теперь - нет. Кому рассказывать правду и кому она нужна?

- Раньше писали о потерянном поколении, теперь - о растерянном, растерявшемся. Разве правда и рассказ о ней могут поблекнуть от смены режима или настроений?

- Правда - нет, а вот способ рассказа, пожалуй, да. Вообще, нужно, чтобы теперь работали молодые. Я не спешу, потому что мне есть над чем подумать, есть что сопоставить. Вот меня беспокоят организационные проблемы, они отвлекают от настоящей работы. Но это - мелочи. Меня беспокоит 2004 год. При всей сложности, я бы даже сказал, драматичности происходящего с нами я боюсь, что не выберут Путина. Не потому, что я считаю его идеальным, а потому, что он сегодня единственный, с кем связана перспектива.

- А чего вы еще боитесь?

- Я боюсь снять плохое кино.

Из "Молитвы человека пожилого возраста"

Господи, ты знаешь лучше меня, что я скоро состарюсь.Удержи меня от рокового обыкновения думать, что я обязан по любому поводу что-то сказать.