Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены)

Меня и позже будут при встрече узнавать бывшие мои студенты. Почему-то запомнилась им! Вероятно, потому, что раньше все делала в институте с душой, с воодушевлением... Не то что теперь, когда работа стала казаться однообразной, скучной... Может быть, только студенты заочного факультета, приезжающие из села на сессию, как на праздник, жаждущие вместо сухих учебников услышать живое слово, и могли еще воодушевлять... Как раз в тот январь однажды подошел ко мне после лекций один заочник и сказал: "Вы так хорошо рассказываете, что и уходить не хочется. Первый раз мы так химию слушаем - прямо как литературу!"

А дома - нет-нет да принимаю визитеров вместо своего мужа. Еще в конце декабря как-то приезжали из Москвы два студента Литинститута. Хотели видеть Александра Исаевича, говорить с ним, показать ему свои произведения. Хотя мне и было запрещено принимать рукописи, но почему-то не устояла и приняла от каждого по одному небольшому рассказу. И Солженицын этим студентам ответил. И вот вечером 6 января (так и делай добрые дела!) у меня в гостях уже трое студентов: два студента и одна студентка того же Литинститута.

"Мы в тупике. Где истина? Где справедливость?.." - слышу я. Снова что-то от них приняла, попросив тут же написать Александру Исаевичу, объяснить, почему именно ему они предлагают свои рукописи.

Спустя некоторое время Александр Исаевич, который в 20-х числах января несколько дней прожил в Рязани и даже занялся корреспонденцией (перерыв в работе был вызван поездкой в Москву), прочел оставленные рассказы. Вот его ответы двум студентам:

"...автор избыточно говорлив, заслоняет собой тот мир и тех людей, которых хочет описать... Общий вектор Ваш (активная система взглядов) мне нравится, но, увы, приложен он как будто к уму, а не к сердцу... Из четырех мне лучшим кажется "Стать человеком", худшим - "Мяу"1.

"...что-то заставляет ждать очень значительного рассказа, но он, по-моему, не вышел... то, что Вы в письме пишете о своих литературных установках, -я, конечно, одобряю.

Если Вы инженер - зачем Вы учитесь в Литинституте? Почему не работаете по специальности и не пишете самостоятельно? Не понимаю"2.

Последнее утверждение очень характерно для Солженицына. Оно не раз встречается в его письмах-советах молодым авторам. Например:

"...не делайте литературу источником существования, иначе писателя из Вас не будет"3.

Из еще более ранних: "На Ваш вопрос о компромиссе (напечатать что-нибудь, чтобы получить независимость, а потом писать х о р о ш о") отвечаю: путь гибельный. То есть, может быть, и напечатаете и будете жить "хорошо", но написать хорошо - уже н и к о г д а не получится. И, может быть, сейчас, когда Вы устаете от уроков, - у Вас гораздо более творческое состояние, чем когда у Вас были бы сплошные каникулы и опробованный легкий заработок"4.

1 Солженицын А. - Беликову В. А.

2 Солженицын А. - Демченко В. И.

3 Солженицын А. - Прохватилову В. А.

4 Солженицын А. - Коцюбе О. Е.

В этих отрывках просвечивают главные установки Александра Исаевича, необходимые для становления писателя:

1) литература, писательство не должны служить средством к существованию;

2) быть писателем - научиться у кого-то невозможно, только самому можно им стать.

И то и другое сам Солженицын блестяще подтверждает. Жизнь его сложилась так, что ему не нужно было делать литературу средством к существованию, хотя и не всегда он эти средства добывал сам. И, конечно, это помогло ему стать раскрепощенным, свободным писателем. Что же касается второго пункта, то Александр Исаевич даже исполнителям отказывал в потребности иметь руководи-теля. Ему непонятно было, например, мое стремление заниматься музыкой с кем-то, кто был бы для меня авторитетом. "Меня же никто не учил!" - ставил он мне себя в пример, забывая, что исполни-тельство - не самотворчество, а подчинение себя, растворение себя в творчестве другого.

Прочтя рассказы юных авторов и даже написав две рецензии, Александр Исаевич будто и рад, но одновременно досадует...

"...Нужно нам постепенно заводить папку рукописей прочтенных и рецензированных", - пишет он мне 24 января1. (Значит, собирается и впредь читать и рецензировать.)

"Написанную рецензию, - продолжает он, - нарочно пометил 7.2., чтоб не очень быстро. Можешь отправить - 8.2, обе.

С письмами разделался почти начисто! (день убил).

Не принимай больше рукописей! - Это убийство моей души..."

Одним словом, начав за здравие, кончил за упокой! И ничего в этом нет удивительного: хочется и помочь молодому автору, и указать ему правильный путь, но... вспомним еще даже молодого Солженицына - Нержина.

"Для Глеба Нержина всю его молодость гремел немой набат! - и неисторжимо укоренялось в нем решение: узнать и понять! узнать и понять!"2

1 Солженицын А. - Решетовской Н.

2 Солженицын А. В круге первом.

А позже, узнав, Солженицын услышал и другой набат: поведать людям! поведать людям! А для того надо объять необъятное!.. И где же найти время для другого? хотя бы вот для них, для начинающих авторов?..

Совсем скоро пришло письмо от одного, М. М. Просекина. Но этому автору Александр Исаевич, оказывается, помог, и сам того не подозревая:

"...раньше я много публиковал рассказов, но ни один из них не нравился мне, потому что писаны они неискренне. Прочитав Вашу книгу "Один день Ивана Денисовича", мне стало стыдно обманы-вать читателей, и я длительное время не брался за перо. Недавно появилось желание попытаться изобразить жизнь такою, какой она видится мне. Получилось это или нет - не могу судить..."

Приди письмо на две недели раньше, может быть, Александр Исаевич и ответил бы автору. А так - момент был упущен: письмо, а то и рукопись (не могу проверить, была ли от него) остались без ответа.

В ту пору пришло письмо и от уже сложившегося писателя - Володина, который только что прочел "Раковый корпус". Он писал:

"Дорогой Александр Исаевич!

Когда я начал читать Вашу книгу, у меня было так скверно на душе, как давно уже не было, в самые худшие времена. Так уж получилось. У Вас несколько раз об этом говорится: "не в море тону, а в луже". Я тонул в луже. Как быстро по мере чтения исчезло это состояние! Сначала я стал жить Вашей книгой, а не своей, суетной к этому времени жизнью. Потом помимо книги я стал жить своими лучшими, хотя и трудными воспоминаниями о многих близких мне людях, и, наконец, мне кажется, я стал способен, не знаю надолго ли, к новой, другой жизни, в которой будет больше жестокого, тяжелого понимания, но зато и больше силы быть счастливым ее простыми радостями.

Сама жизнь, - продолжал Володин, - поставила Вас в такую точку, откуда она видна под самым широким углом.

Вы оказались единственным в стране художником, который работает "вне ящика", видите все не изнутри него, но извне, Вы видите и ящик этот, в котором так или иначе, кто жужжа, кто стеная, бьемся мы.

Эта свобода трудна. Наверно, она обрекает на многие страдания, может быть - на одиночество, на страх не быть услышанным, не знаю, на что еще. Но она же, эта свобода, дает Вам так много - и сейчас, и на долгие годы вперед, когда уже не будет ни Вас, ни нас..."1.

В одном только Володин был не прав: страха не быть услышанным у Александра Исаевича к этому времени уже не было. Он будет услышан! И скоро! Пусть не самым обычным, проторенным путем, но все равно будет!

А все же и на свободу творчества Солженицына было произведено покушение. Чтобы поддержать материально, чтобы были у него официальные денежные поступления, Александра Исаевича как-то уговорили заключить с Мосфильмом договор на сценарий. А писать - душа не лежит. Попросил отсрочки. И 5 января из Мосфильма пришло письмо: "Объединение согласно пролонгировать по Вашей просьбе срок сдачи литературного сценария "Тунеядец" (прежнее название "От четверга до среды") до 1 августа 1968 г.".

Но и к августу сценарий готов не будет. Снова будет дана отсрочка. А когда, наконец, осенью 68-го мой муж сядет за этот сценарий, я услышу от него: "Это не нравственно: писать то, что можно не писать"2.