Лед

Остался кусок не больше яблока. Я хотел опять положить его на землю, но тут вспомнил больную тетку, вскочил, чтобы бежать домой и донести хотя бы остаток льда.

В это время из ворот вышел Ширали и стал смотреть на меня. Я отвернулся и зашагал домой. Но Ширали кинул мне вслед такое оскорбление, что я не стерпел и остановился, что-бы ответить ему. Он крикнул:

- Ага, струсил, собака!..

Велик аллах! Какие обидные слова! Я не отозвался бы ни на какое другое обидное слово и донес бы злополучный кусок льда моей бедной тетке: все же я несколько побаивался мужа тетки, немного боялся матери и в известной степени жалел тетку... Но как было мне поступить? Ведь слова Ширали были слишком оскорбительны! Он не должен был произносить их.

Я обернулся и крикнул:

- Ах ты сукин сын, не тебя ли я боюсь?

- Сам ты сукин сын и собачий сын!

Мы двинулись друг на друга. Я собирался снова положить лед на землю, но, разжав пальцы, обнаружил, что вместо льда у меня на ладони лишь несколько капель холодной воды. Стало быть, льда уже не было.

Я и Ширали сближались, обмениваясь самыми замысловаты-ми ругательствами. Сойдясь вплотную, мы схватились вруко-пашную.

Мы стали царапать и тузить друг друга и вошли в такой азарт, что не заметили, как вокруг нас собралась толпа. Я очутился в объятиях какого-то старика. Женщина в чадре и двое парней тащили Ширали к воротам.

Я силился вырваться из рук старика, чтобы снова вцепить-ся в противника, как вдруг сильный удар в спину заставил ме-ня остановиться. Я оглянулся: то был мой дядя Мешади-Зульфугар. Он занес кулак, чтобы вторично опустить его на мою спину, но я увернулся и бросился бежать домой. Мешади-Зульфугар не стал меня догонять. Видимо, он отправился на базар, Позже я узнал, что он пошел за льдом.

Я не смел со стыда показаться на глаза тетке. Мать напус-тилась на меня, крича еще издали:

- Чтоб тебе сожгло нутро, как жжет у бедной больной! Тетка очень любила меня, и, оказывается, даже упрекнула мать за эти резкие слова:

- Шахрабану, заклинаю тебя Хазрат-Аббасом, не прокли-най мальчика, жалко его!

Через несколько дней тетка скончалась. Как и все племян-ники, у которых умирают тетки, в тот день я не очень плакал и не слишком горевал.

Но об одном я не мог забыть и, вероятно, никогда не забу-ду... про лед.

В знойное лето, когда при нашем климате жажда мучает не только больных, но и самых здоровых людей, я всегда вспо-минаю про лед.

Когда в томительную жару вижу, как везут на повозках: прозрачные, холодные глыбы льда, мне вспоминается моя бед-ная тетка, и я говорю про себя:

"Каким счастливцам достанется этот лед? Мороженое, хо-лодный лимонад, замороженное шампанское, - кто-то будет ими наслаждаться? А моя бедная тетка за два дня до смерти, изнемогая от сжигающей ее лихорадки, не могла дождаться даже маленького кусочка льда, чтобы облегчить страдания. А по чьей вине? Увы, по моей! Или, может быть, виноват не я, а кто-то другой? Но кто он, этот другой?"

Я не ищу ответа на эти вопросы и не выдвигаю никаких проблем детского воспитания...

Этих целей я не преследую.

Но в жаркие летние дни, видя нагруженные льдом повозки, я думаю о тех счастливых людях, жажду которых щедро уто-лит этот лед.

И вспоминаю то далекое время, когда я, четырнадцатилет-ний драчун, оставил безо льда умирающую тетку.

Пока я был мал и не понимал всего этого.

А теперь эта история со льдом стала для меня самым горестным воспоминанием.

1926