Волосы

Олег не стригся два месяца. Слава рассказал, что он ходит в парикмахерскую по соседству, за углом. Там мастер хороший работает, молодой парень, который соображает, как надо стричь; узнать его легко - желтая голова, зовут Гена, без дела он не сидит.

Дома Олег долго разглядывал себя в зеркале - оценивал свою внешность, состояние волос. И то, и другое нашел неприглядным. В лице отражалась беспорядочность мыслей, можно было загибать пальцы: вялые щеки, тусклые глаза, неуверенные губы, обреченный нос, жирный, лоснящийся лоб, замкнутый в своей невостребованной открытости. Волосы выглядели случайными на этой голове. В редких и сальных прядях не было жизни. Что-то в них проглядывало от затертой подкладки старого пальто. Подозрения подтвердились, едва он наклонил голову и обнаружил первые потери, - он начал лысеть. Если так пойдет дальше, то вскоре он станет в ряд с известным сортом людей, ошибочно полагающих, что если они расчешут по голове и лбу, от края до края, все, что у них осталось от юности, то никто не заметит их лысину. Такие потуги для него всегда представлялись комичными и отвратительными. Нельзя опускаться, решил он, и на следующий день отправился по указанному Славой адресу.

Сквер, уродливые тополя. Старые дома полукругом, левая половина - его. Но сначала - в продуктовый магазин. Медленно прошелся вдоль витрин. Хотел даже что-то купить на вечер, но раздумал. Он вышел и свернул за угол. Снаружи парикмахерская выглядела весьма скромно, если не сказать невзрачно. Из-за обшарпанной двери легко можно было спутать с затрапезным, что рядом, подъездом. Внутри все иначе, от недоверия не оставалось и следа из-за почти домашней атмосферы в обоих залах (налево - женский, мужской - направо), что стало ясно в течение одной минуты, пока он оглядывался и соображал что к чему. Впечатление было такое, словно обыкновенную квартиру на первом этаже приспособили под парикмахерский салон. Цветы в плошках, деревянные панели, вьющаяся традесканция по ребрам перегородки, чеканка на стене (девичий профиль), древняя радиоточка, и музыка из нее, в одну линию вытянутая, без тонов, самого низкого качества звучания, но проверенная, надежная, знакомые, спокойные песни, какие еще слышал в детстве, когда вот так же приходил с отцом в парикмахерскую, не эту, другую, но очень похожую, где стригли их обоих, отца - уверенно, расчетливо, а его - с некоторым напряжением, потому что он ежился под колючей ручной машинкой, прятал шею, вертел головой. Больше всего ему запомнились два повода, две даты - на 1 сентября и под Новый год, - словно всего-то два раза в год и наведывались они, чтобы привести себя в порядок.

В ожидании своей очереди он уселся на диван; к потрепанным журналам, лежащим на низком столике, не притронулся. Впереди было пять человек; самые нетерпеливые, трое, стояли. Все трое, молодые ребята, ждали рекомендованного Славой Гену. Даже очередь пропускали, если другой мастер освобождался.

Внешность Гена имел примечательную и, как показалось Олегу, с "голубоватым" оттенком - вызывающий блондин с мягким женским подбородком, с угодливым округлым лицом, излишне располагающими манерами. Сам был очень "креативный" и занимался почти исключительно "креативом" - это стало понятно при одном взгляде на те подручные средства, что его окружали, и на то, как он работает - долго и, значит, за дорого.

Ребята, его ожидающие, кстати, выглядели вполне нормально, разве что слишком усердно следили за модой, и Олег, когда очередь дошла до него, - а Гена так и продолжал расческой, ножницами и беспокойными пальцами вымерять голову терпеливого, на все готового клиента, - решил, что ничего не потеряет, если сядет к другому мастеру. Он попал к пожилой женщине в очках, в седых, мелких завитках волос и с легким пушком над верхней губой. В ней не было показной деловитости. Она работала не спеша, с медлительностью пожившего, обстоятельного человека. У нее и рабочее место было из прежнего времени - на столике, перед зеркалом, теснились реликтовый пульверизатор с настоенным содержимым, соответствующий ему крупный гребень, утонувший в тусклой позолоте, такие же музейные лаки для волос, одеколоны, среди которых обретался и незабвенный "Саша". Еще один "Саша", очень похожий, художественно глядел с настенной фотографии - правильный, ответственный взгляд молодого разведчика или дипломата, волосы уложены безукоризненно, даже смешно на сегодняшний взгляд. Под ним старательно выпячивал животик, словно готовясь пукнуть, улыбчивый талисман московской Олимпиады - плакат такой. "Саши", впрочем, в едином оформлении, были развешаны по всему залу, и над модным Геной тоже. Многое здесь вполне могло бы послужить экспонатами для выставки, посвященной развитию парикмахерского дела в России. Это-то как раз и успокаивало, и вызывало доверие у клиентов.

Олег доходчиво разъяснил, чего хочет, - постричься покороче в связи с открывшимися обстоятельствами, так как походить на потешного старика Джузеппе, сверкающего лысой макушкой в одном детском фильме, ему не очень-то хочется. Подобные вещи надо сразу пресекать, а не ожидать дальнейшего их развития.

Женщина улыбнулась. На всякий случай он повторил еще раз: "Вы так сделайте, чтобы мысок на макушке не слишком в глаза бросался". Ей понравилось: "Как вы сказали - "мысок"? Очень деликатно. Надо запомнить". Она снова улыбнулась: "У меня внук тоже разным забавным словечкам меня учит".

Она поняла все правильно, и ему только оставалось смирно изучать свое лицо в зеркале. В таком спокойном ракурсе, с заправленной за ворот белой накидкой, он неожиданно нашел, что мог бы оставить все как есть, без изменений. Никакого лысого и лохматого Джузеппе в нем не проглядывало. Но волосы уже равномерно осыпались на пол, потом работа приостанавливалась, и он слышал голос: "Вы знаете, тут у вас сзади шишка". Он удивлялся: "Где?" "А вот, правее". Он поднимал руку и натыкался на указанное ее пальцами место. Действительно, на ощупь обозначался какой-то бугорок. Прежде он ничего не знал об этом. "Так что смотрите, - следовало продолжение, - если не у меня стричься будете, предупреждайте, чтобы вам здесь сильно не выстригали, а то неровно будет выглядеть".