Стрела Голявкина

Так нет, у нас всегда наоборот бывает.

Многострадальный рассказ начал новое шествие по рукам. Переписывали, перепечатывали, радовались, веселились.

Мы тихо сидели дома. Не высовывались. Голявкин писал новый рассказ.

Телефонный звонок сорвал меня с места. Самого Голявкина берегу от расстройства, сама правлю дела.

Корреспондент иностранной газеты расспрашивает о рассказе: откуда он появился и как мог выйти в свет?

- Из письменного стола. Давно написан. В столе завалялся. Автопародия. К Брежневу отношения не имеет.

По пути на работу мне встречается один писатель. Он меня всю жизнь в упор не замечал, а тут вдруг раскланивается с добродушной, теплой улыбкой.

Я вздрагиваю: что-то не так...

После работы мне надо зайти к близкой подруге по хозяйственному делу. Она, слава богу, далека от литературы.

И вдруг с порога говорит:

- А ты, оказывается, по зарубежным радиостанциям вещаешь?!

- А ты слушаешь чужие голоса?

- Да у меня и приемника нет. Общие знакомые по телефону сообщили.

Я понимаю: мои телефонные пояснения корреспондент записывал на магнитофон и пустил в эфир.

Она за стол меня сажает, хочет угостить за поднявшийся рейтинг...

Еду в троллейбусе, один говорит другому:

- Где бы "Аврору" с рассказом Голявкина достать?

- Если достанешь, будь другом, дай мне тоже переписать...

В течение следующих пяти лет у моего автора не было никаких публикаций. Когда однажды я отвезла книжечку детских рассказов в московское издательство, то поставила главного редактора в трудное положение.

- Надо же было вляпаться в такую скверную историю! - Имелась в виду та же "авроровская ситуация". Книжка была отложена до лучших времен.

Интерес массового читателя к творчеству Голявкина вышел автору боком.

Так в чем состояла "острота" коротких безобидных, на первый взгляд, рассказов? В них не было прямой критики строя, не было значимых типажей, на которых держалась общественная система.

Голявкин не искал специально обостренных экстремальных ситуаций, на которых многие строили литературные сюжеты для массового читателя в последние десятилетия двадцатого века.

Положительные герои у него были самые простые прохожие с улицы, пьянчужки (выпивохи), жители коммунальной квартиры, разные бедные милые смешные чудаки. И он не делал их болванами и дураками. Не хамил своим героям, они и после рассказа оставались симпатичными.

Теплый юмор, тонкая ирония по-настоящему драгоценны.

Я видела, как молодые писатели вслед за Голявкиным становились иронистами. Ирония вошла в литературную моду. Но ирония делалась все грубее, назойливее, разрушительнее. В конце концов бездарные злобные иронисты свою "авангардную" литературу взорвали - превратили в грязь, уели самих себя. Да еще небось где-нибудь премии за это получали.

6

Значит - не пускают. Черт с ними. Гордо можно и дома сидеть. Правда, дома нет. Общежития, съемные комнатушки, домушки...

Но войны ведь нет, на которую пришлось наше детство, война недавно кончилась. Пока мы вырастали, страна отстроилась...

Если писатель умеет писать по-новому, по-старому-то уж запросто сумеет. Писатель-профессионал напишет в любом жанре и стиле, в каком захочет или кому как понадобится...

7

Горышин не отбросил рассказ "Юбилейная речь", выпустил в свет, зато сам был отброшен далеко от редакции своего журнала. Он не рассердился ни на меня, "подсунувшую" ему злополучный рассказец, ни на Голявкина, возникающего со своей фамилией где не надо, ни на обстоятельства. Скандальная слава журнала "Аврора" прибавила известности в народе его собственному имени.

Мы с Горышиным всегда были дружны, но короткий юмористический рассказ, написанный Голявкиным в начале 60-х, неразрывно связал двух писателей СУРОВОЙ нитью.

8

Как и я, Горышин учился на филфаке ЛГУ. Тогда нынешний факультет журналистики был отделением филологического факультета. Почти во всех рассказах и повестях Горышина преобладающим был реальный эпизод, поданный журналистским, дневниковым стилем. Ему была свойственна длинная вольная, естественно льющаяся фраза, спокойная, созерцательная, логичная, свободная от "заумной" книжности интеллигентского стиля. В ней не навешано без числа "который" на "который" и "потому что потому". Может быть, мне не хватает в его стиле экспрессии, чувственности, более неожиданного поворота мысли.

Но вот я прочла небольшую повесть Горышина "Мой мальчик, это я" эмоционально насыщенное, артистичное повествование, будто лебединая песнь. И успела сказать ему про творческую удачу.

Он был в семье единственным сыном. Отец работал директором объединения "Ленлес", мать - врачом. Лес, можно сказать, стал и судьбою Глеба: он много писал о лесе. Только лес был для него не источником сырья для промышленности, а символом красоты жизни, кладезем творческого вдохновения.

Однажды на творческом вечере его спросили, почему он пишет о лесе, грибах, о птицах, когда столько жизненных проблем у людей? Он ответил: "Вот потому и пишу, что это всегда современно".

Он имел все возможное в то время: жен, детей, внуков, дом на природе, машину, добротную квартиру в городе. Со всем хозяйством успешно справлялся. Основательный был мужик!

Он был депутатом горсовета. Всегда состоял в правлении Союза писателей, в редколлегиях литературно-художественных журналов. Сам был главным редактором "Авроры". Свои книги издавал ежегодно. Объездил многие края России и зарубежные страны. Налицо черты государственного мужа!

В то время для Голявкина "всего мира" будто не существовало - он от всего отгораживался, жил в своей "раковине" и выплескивал наружу только рассказы, рисунки, холсты...

Женщинам своим Горышин, по-моему, предоставлял полную свободу.

9

Голявкин в отношении к женщинам привез из родного Баку, из странствий по Средней Азии восточные замашки. По натуре вполне добродушный, не жадный, думать о содержании жены он явно целью себе не ставил. Видно, считал: нечего жену зря баловать, лучше держать в черном теле, в ежовых рукавицах главное, ни в коем случае от себя не отпускать.

Однажды, не выдержав семейной суровости, я уехала от него далеко-далеко, за тысячу километров.

Он сразу кинулся меня искать по всей стране.

И встретился с Горышиным в самолете на пути в Москву. Горышин мне потом говорил, что он был очень подавлен.

В итоге нашел, вернул в семью и недолгое время был предупредителен и послушен. Пока не устал. Потом продолжил в том же духе.

А над всем этим витала, кружила, словно птица выбирала место для посадки, литература.

Литературные дела после 1985 года ("перестройка", "демократия") пошли другим чередом: хуже, чем прежде.

Тиражи падали, журнал "Аврора" без госдотации задышал на ладан.

Вспомнили о благословенных временах, когда имя Голявкина обеспечило журналу чуть не миллионные тиражи. В редакции возникла идея еще раз нажать на тот же рычаг: опубликовать прозу Голявкина, начиная с непечатной прежде, авангардной, до самых последних его произведений.

Я отпечатала неоконченную человеческую комедию, мы с Голявкиным дали ей название "Здравствуйте - до свидания", прибавили горсть ранних, почти неизвестных рассказов и три свежих. Горышина попросили написать вступление.

Долго собирали деньги на издание очередного номера "Авроры". Наконец он был напечатан.

Но финансовый обвал ноября 1997 лишил редакцию возможности выкупить тираж из типографии - так он и не дошел до читателя, видно, был разрезан, раскрошен, превращен в макулатуру.

10

Васильевский остров. Средний проспект. Во все стороны выход к Неве.

Я иду по Первой линии мимо моей 22-й женской школы либо по самому узкому в городе булыжному Соловьевскому переулку через Большой проспект к тому спуску, что напротив Академии художеств. Дальше по набережной Университет, Академия наук - мне еще не до этих высот. Впереди школьные выпускные экзамены.