Сила топонимики

Сорок четыре деревни входят в откормочный совхоз Алольский, который растянулся на сорок километров. Земли много - людей мало.

Почему бы не поговорить о диалектах.

Об ачхой-мартановском говоре, о речи надтеречных чеченцев...

А приходилось ли вам когда-нибудь прислушаться к русскому языку чеченцев?

Тогда вы, наверное, заметили, что говорят они почти как на родном, чем сильно отличаются от своих кавказских соседей.

Поколение сосланных, потом поколение плотников Нечерноземья, затем поколение беженцев - неисчерпаемые возможности совершенствования русского языка. Толковый словарь живого великорусского языка составлен в фильтрационном лагере доктором Д.

- Учи язык, - говорил мне дед Каменков из Алольского, бывший узник Маутхаузена и Эбензее.

- Raus, raus, рус, выходи.

- Живо! На выход! Ботинки тебе? Босиком, падла, пойдешь.

До этого беснующегося командирского рева еще несколько часов. Пусть солдаты немного поспят. Декабрь 1994-го, купейный вагон скорого поезда Нижний Новгород - Санкт-Петербург. Едут танкисты.

Нас, обыкновенных пассажиров, в вагоне всего несколько человек. (На вокзале в Нижнем билетов не было, кассирша не могла понять, в чем дело, обычно в это время года поезда отправляются почти пустые.)

Военные - все в одинаковых, особого покроя форменных брюках и в нижних байковых рубахах, вполне домашних, но не белых, а какого-то дикого светло-защитного цвета, беспрестанно сновали по вагону, собирались то в одном, то в другом купе.

В коридоре, спиной к окну, почти перегородив проход, маячил какой-то зёма.

- П...к! - вдруг завопил он; я как раз проходила мимо него, кажется, даже сказала "извините"; восхищенный возглас был обращен к кому-то из приятелей, появившихся в дверях. Парнюга контролировал появление спиртного из вагона-ресторана.

После двух часов ночи коридор опустел, все реже хлопали двери. Последними прошла группа офицеров. Один из них сказал, в продолжение разговора обращаясь к товарищу:

- Не понимаю! Мы зачем туда едем! Дудаева ловить?

Красивый парень. Светло-карие глаза, мягкий взгляд, чистое лицо, открытая сильная шея.

Все смолкло. Стояла глухая ночь.

Я вышла в коридор.

За окном тянулись сплошные леса. Иногда редкий фонарь освещал какой-то глухой переезд. Вдоль полотна бежала пулеметной лентой нескончаемая тень нашего вагона. Проносились какие-то незнакомые станции. Все было глухо и безжизненно. Из темных ельников иногда проступала занесенная снегом крыша какой-то сторожки или забытый стожок сена, облепленный снегом с одного бока, с покосившейся жердью в центре. Мне иногда казалось, что я различаю цепочку лисьего, а то и волчьего следа.

В пристанционных бараках кое-где стали появляться огоньки в окнах. Из труб потянулись вверх дымки. Скотные дворы обозначались мутными квадратными окошечками под самой крышей, доярки в скрипучих валенках прокладывали первые тропинки, хозяева задавали корм скотине, топились печи, станционные рабочие рассаживались в жарко натопленных углем вагонах местного рабочего поезда, отправлялись в узловую на работу.

Равнодушной Родине не было дела до своих сыновей.

Сколько им еще спать. Где у них пересадка.

Вскоре захлопали двери купе, стали вытаскивать в коридор казенное имущество, ящики, тюки, мешки. Поезд приближался к какой-то станции.

Выгрузились быстро.

На перроне началось построение. Начальники со списками бегали вдоль состава.

Проводница то показывалась на площадке, то скрывалась в вагоне.

- Кто-то спит на верхней полке, - сказала она мне. - Забыли своего.

- Да не может быть! Может, просто пассажир?

- Я посмотрела. Точно, ихний. Не знаю, что делать. Пойду еще попробую разбудить.

Да не может быть, чтобы никто из товарищей не разбудил его! Так и оставили мирно спать на верхней полке!

В это время с ревом "ГДЕ ОН?" на площадку ворвался какой-то начальник с помятой мордой, отпихнув проводницу, он бросился в вагон.

- Задержать отправление! - распорядился он.

Проводница покорно развернула красный флаг.

Мы услыхали грохот, что-то упало, началась возня; по-видимому, сбросив жертву на пол, он принялся за избиение. При этом он не переставая орал. Избави Бог еще когда-нибудь услыхать такой крик.

В непрерывном потоке брани отдельные слова можно было различить: Raus! Schnell!!

Что это вдруг такое послышалось? Не может быть. Наваждение какое-то.

- На выход! Живо!

- Только ботинки надену, - услыхали мы слабое возражение.

- Босиком по снегу, падла, пойдешь.

Не прошло и минуты, как солдатик был вытолкан из вагона, конвоир гнал его перед собой, награждая ударами в спину; на бегу парень как-то умудрился влезть в один ботинок, второй оставался у него в руке.

Мы с проводницей стояли на площадке. Она все еще держала красный флаг.

- Эй, парень, не робей! - крикнула я.

Он повернул к нам свое лицо. Оно было недоуменное, как у человека, только что снявшего очки. Он улыбнулся нам растерянной чудесной улыбкой.

Был дан сигнал к отправлению. Поезд тронулся.

Под Новый год часть нижегородского танкового полка, наспех укомплектованная, была брошена на штурм Грозного. Вскоре все мы узнали о трагическом финале этой операции. Танки оказались в ловушке в густо застроенных городских кварталах.

А что ферма, над воротами которой красовалось название родного города ее строителей? Стоит? Разорили? Разобрали крышу, растащили на кирпичи стены, разобрали пол, жирную землю вычерпали ведрами для огородов. Но всякий раз, куда бы вы ни шли, вам, объясняя дорогу, укажут ориентир: вот пройдешь Вторые Мортусы, там будет болотичко, но ты туда не сворачивай, иди прямо, увидишь на горе моложу (как быстро вырос этот молодой лесок)- это и будет Ферма Грозный.

По великим законам топонимики это место всегда будет называться Грозный.