Избранное

грозным сановником вновь переживал Ульянов. На этот раз бродя по

улицам.

И тут же догадался, откуда это противоречие в решении комитета: с

одной стороны, кандидат Ульянов удостаивается за пробный урок по

физике оценок "удовлетворительно" и "достаточно": с другой стороны, он

же к преподаванию физики не допускается... "Все ясно, туман рассеян, -

заключил молодой человек. - Своим грубым давлением сенатор расстроил

намерение профессоров, вот и родилось постановление - ублюдок!" Между

тем за зеленым сукном сидели ученые, которым он, Ульянов, обязан своим

университетским образованием... Да что говорить о нем, скромном

кандидате, - в комитете видные деятели российской науки, и что же:

склоняют головы перед ревизором... Да это же раззолоченный истукан,

господа. Где же ваше достоинство, воспитатели молодежи и творители

наук!

Ульянов решился на шаг смелый и вызывающий: вновь предстать перед

испытательным комитетом, добиться переэкзаменовки по физике. И он

подал в округ прошение.

К попечителю учебного округа не обратился бы: мракобес, самодур.

Но у попечителя есть помощник, облеченный почти столь же высокими

правами; к тому же, по отзывам, человек доступный и справедливый. Да и

не только по отзывам: четыре года назад попечитель Молоствов в

издевательских выражениях пробрал директора Астраханской гимназии

Аристова за его ходатайство о стипендии для мещанина Ульянова, -

помощник попечителя наперекор своему начальнику принял участие в

молодом студенте: сделал что мог - освободил от платы за слушание

лекций.

Речь о Николае Ивановиче Лобачевском. Ему и подал прошение

Ульянов. Добрым предзнаменованием был случай, известный в

университете. Ровно одиннадцать лет назад, с разрешения Лобачевского,

держал экзамен в комитете и провалился студент Лев Николаевич Толстой.

Был он тогда всего лишь худеньким, малоприметным юношей из именитой,

но провинциальной помещичьей семьи.

Провалился, но не струсил: подал новое прошение, и Лобачевский,

обнаружив у просителя серьезный интерес к наукам, наложил резолюцию:

"Допустить к дополнительному испытанию. 4 авг. 1844 г.".

К повторному экзамену по физике (прошение было удовлетворено)

Илья Николаевич готовился особенно тщательно, и 21 апреля 1855 года

кандидат Ульянов вновь на испытании. В присутствии комитета (цитируем

протокол) читал пробную лекцию: "О теориях гальванического тока"

...затем написал рассуждение на заданную от комитета тему о скрытом и

удельном теплороде..." В обоих случаях Ульянов получил твердое

"хорошо". Восторжествовала справедливость: то ли на комитет произвело

впечатление, что проситель явился в сюртуке (взял напрокат) и имел уже

вид учителя; то ли профессора почувствовали неловкость за прошлый раз,

когда в угоду столичному самодуру лишили молодого человека преподавать

физику; то ли, наконец, замолвил об Ульянове слово Николай Иванович

Лобачевский, чуткий к трудолюбивым и талантливым юношам...

Так или иначе, но на этот раз Ульянову выказали особое внимание.

Его пригласили сесть за стол комитета. Застеленный зеленым сукном, с

расположенными на нем массивными, напоминающими серию бастионов,

которые надо штурмовать, чернильницами, - этот стол одним своим видом

порождал мурашки у экзаменующихся. И вдруг - садись среди профессоров!

Еще не успел Ульянов, взволнованный, устроиться в кресле, как

заговорил профессор физики и метеоролог Александр Степанович Савельев.

Ульянов, будучи студентом, помогал профессору на метеорологической

станции университета и сейчас приготовился выслушать от Александра

Степановича, на прощание, благодарность за свой бескорыстный труд. Но

профессор заговорил о другом.

- Перед нами, господа, - сказал Савельев, указывая коллегам на

Ульянова, - молодой, но весьма меня заинтересовавший ученый. Позволю

себе вспомнить о научной работе Ульянова, представленной им на

соискание степени кандидата. Это труд исследователя, зрелый вклад в

астрономическую науку... - Здесь Савельев повернулся к одному из

членов комитета, профессору математики и ученику Лобачевского, Попову:

- Александр Федорович, я не преувеличиваю?

- Ничуть, - отозвался тот. - Мы с вами, Александр Степанович,

помнится, были единодушны в оценке достоинств этого сочинения, как,

впрочем, и остальные господа профессора, коим было поручено дать о

диссертации заключение. Я имею в виду профессоров господ Ковальского,

Вагнера, самого декана Котельникова, Гесса...

- Да, - подтвердил Савельев, - редкое в науке совпадение мнений.

- А в чем дело? - заинтересовались члены комитета. - Вы нас

интригуете! Нельзя ли, Александр Степанович, хотя бы в нескольких

словах о содержании диссертации? - И все повернулись к Ульянову,

который краснел и бледнел от столь исключительного к себе внимания.

Профессор Савельев подумал и сказал:

- Чтобы не растекаться мыслию по древу, как выразился летописец,

прочту заключение Мариана Альбертовича Ковальского...

Выдающийся астроном М. А. Ковальский не только украшал кафедру

Казанского университета - он был известен в ученом мире России, и

мнение его значило немало. Члены комитета в знак уважения к этому

мнению склонили головы, и Савельев прочитал:

- "Сочинение студента 4-го курса господина Ульянова представляет

полное изложение способа Ольберса для вычисления параболической орбиты

кометы Klinkerfues'a 1853 года с дополнениями Энке и Гаусса.

Применение этого способа к вычислению элементов кометы, виденной

простым глазом в прошлом году, и согласие результатов господина

Ульянова с результатами, опубликованными в Astronomischer Nachrichten,

показывает, что господин Ульянов постиг сущность астрономических

вычислений, которые, как известно, весьма часто требуют особых

соображений и приемов. Это сочинение я считаю вполне соответствующим

степени кандидата математических наук.

Профессор астрономии М. Ковальский.

Казань, 14 мая 1854 года".

Члены комитета снова благосклонно обернулись к Ульянову,

похлопали в ладоши, а профессор Попов, присоединивший свою подпись к

отзыву Ковальского, особо обратил внимание на высокий класс

астрономических вычислений вчерашнего студента:

- Наш воспитанник, с одной стороны, и европейские астрономы, с

другой - сошлись в расчетах орбиты небесного тела. Это, господа,

делает честь не только господину Ульянову, но, осмеливаюсь сказать, и

нашей кафедре!

Хлопки повторились, и все заговорили о комете, которая, прочертив

и обагрив небо, вызвала немало тревожных и самых фантастических толков

в народе. Ученые развеселились, делясь курьезами, которые в Казани

всколыхнули застойную общественную жизнь.

Профессор Савельев снова попросил внимания и сказал, что он

намерен предложить Илье Николаевичу Ульянову пересмотреть свое

намерение пойти в учителя.

- Вам, дорогой Илья Николаевич, место в университете для

усовершенствования в научной работе!

- Я... я... - забормотал Ульянов и вскочил с места, как

застигнутый врасплох ученик. - Я... извините, не понял...

- Не волнуйтесь, - дружески улыбнулся Савельев, - у вас есть

время подумать об открывающейся для вас будущности профессора. Я

сейчас, господа члены комитета, обращаюсь к вам в надежде, что вы

соблаговолите поддержать ходатайство, которое я на сей предмет намерен

возбудить в надлежащих инстанциях.

Расходясь после заседания комитета, каждый из профессоров пожал

руку Ульянову, уже как будущему коллеге по работе в университете.