Жид

исподлобья и тихонько засмеялась.

- Чему ты?

Она закрыла лицо рукавом и засмеялась пуще прежнего. Гиршель появился у входа палатки и погрозил ей. Она замолчала.

-Пошел вон!-прошептал я ему сквозь зубы.-Ты мне надоел.

Гиршель не выходил.

Я достал из чемодана горсть червонцев, сунул их ему в руку и вытолкал его вон.

- Господия, дай и мне...- проговорила она. Я ей кинул несколько червонцев на колени; она подхватила их проворно, как кошка.

- Ну, теперь я тебя поцелую.

- Нет, пожалуйста, пожалуйста,- пролепетала она испуганным и умоляющим голосом.

- Чего ж ты боишься?

- Боюсь.

- Да полно...

- Нет, пожалуйста.

Она робко посмотрела на меня, нагнула голову немножко набок и сложила руки. Я оставил ее в покое.

- Если хочешь... вот,- сказала она после некоторого молчанья и поднесла свою руку к моим губам.

Я не совсем охотно поцеловал ее. Сара опять рассмеялась.

Кровь меня душила. Я досадовал на себя и не знал, что делать. Однако, подумал я наконец, что я за дурак?

Я опять оборотился к ней.

- Сара, послушай, я влюблен в тебя.

- Я знаю.

- Знаешь? И не сердишься? И сама меня любишь? Сара покачала головой.

- Нет, отвечай мне как следует.

- А покажите-ка себя,- сказала она.

Я нагнулся к ней. Сара положила руки ко мне на плечи, начала разглядывать мое лицо, хмурилась, улыбалась... Я не выдержал и проворно поцеловал ее в щеку. Она вскочила и в один прыжок очутилась у входа палатки.

- Ну, какая же ты дикарка!

Она молчала и не трогалась с места.

- Подойди же ко мне...

- Нет, господин, прощайте. До другого разу.

Гиршель опять выставил свою курчавую головку, сказал ей два слова; она нагнулась и ускользнула, как змея.

Я выбежал из палатки вслед за нею, но не увидел ни ее, ни Гиршеля.

Целую ночь я не мог заснуть.

На другое утро мы сидели в палатке нашего ротмистра;

я играл, но без охоты. Вошел мой денщик.

- Спрашивают вас, ваше благородие.

- Кто меня спрашивает?

- Жид спрашивает.

"Неужели Гиршель!" - подумал я. Я дождался конца талии, встал и вышел. Действительно, я увидел Гиршеля.

- Что,- спросил он меня с приятной улыбкой,- ваше благородие, довольны вы?

- Ах ты!.. (Тут полковник оглянулся.) Кажется, нет дам... впрочем, все равно. Ах ты, мой любезный,- отвечал я ему,- да ты смеешься надо мной, что ли?

- А что-с?

- Как что-с? Еще ты спрашиваешь!

- Ай, ай, господин офицер, какой же вы,- проговорил Гиршель с укоризной, но не переставая улыбаться.- Девица молодая, скромная... Вы ее испугали, право испугали.

- Хороша скромность! а деньги-то она зачем взяла?

- А как же-с? Деньги дают-с, так как же не брать-с?

- Послушай, Гиршель, пусть она придет опять, я тебя не обижу... только ты, пожалуйста, своей глупой рожи не показывай у меня в палатке и оставь нас в покое; слышишь?

У Гиршеля засверкали глазки.

- А что? нравится вам?

- Ну, да.

- Красавица! такой нет красавицы нигде. А денег мне теперь пожалуете?

- Возьми, только слушай: уговор лучше денег. Приведи ее, да убирайся к черту. Я ее сам провожу домой.

- А нельзя, нельзя, никак нельзя-с,-торопливо возразил жид.- Ай, ай, никак нельзя-с. Я, пожалуй, буду ходить около палатки, ваше благородие; я, я,ваше благородие, отойду, пожалуй, немножко... я, ваше благородие, готов вам служить, я, пожалуй, отойду... что ж? я отойду.

- Ну, смотри же... Да приведи ее, слышишь?

- А ведь красавица? господин офицер, а? ваше благородие? красавица? а?

Гиршель нагибался и заглядывал мне. в глаза.

- Хороша.

- Ну, так дайте же мне еще червончик...

Я бросил ему червонец; мы разошлись.

День минул наконец. Настала ночь. Я долго сидел один в своей палатке. На дворе было неясно. В городе пробило два часа. Я начинал уже ругать жида... вдруг вошла Сара, одна. Я вскочил, обнял ее... прикоснулся губами до ее лица... Оно было холодно как лед. Я едва мог различить ее черты... Я усадил ее, стал перед ней на колени, брал ее руки, касался ее стана... Она молчала, не шевелилась и вдруг громко, судорожно зарыдала. Я напрасно старался успокоить, уговорить ее... Она плакала навзрыд... Я ласкал ее, утирая ее слезы; она по-прежнему не противилась, не отвечала на мои расспросы и плакала, плакала в три ручья. Сердце во мне перевернулось; я встал и вышел из палатки.

Гиршель точно из земли передо мною вынырнул.

- Гиршель,- сказал я ему,- вот тебе обещанные деньги. Уведи Сару.

Жид тотчас бросился к ней. Она перестала плакать и ухватилась за него.

- Прощай, Сара,- сказал я ей.- Бог с тобой, прощай. Когда-нибудь увидимся, в другое время.

Гиршель молчал и кяанялся. Сара нагнулась, взяла мою руку, прижала ее к губам; я отвернулся...

Дней пять или шесть, господа, я все думал о моей жидовке. Гиршель не являлся, и никто не видал его в лагере. По ночам спал я довольно плохо: мне все мерещились

черные влажные глаза, длинные ресницы; мои губы не могли забыть прикосновенья щеки, гладкой и свежей, как кожица сливы. Послали меня со взводом на фуражировку в отдаленную деревеньку. Пока мои солдаты шарили по домам, я остался на улице и не слезал с коня. Вдруг кто-то схватил меня за ногу...

- Боже мой, Сара!

Она была бледна и взволнована.

- Господин офицер, господин... помогите, спасите: солдаты нас обижают... Господин офицер... Она узнала меня и вспыхнула.

- А разве ты здесь живешь?

- Здесь.

- Где?

Сара указала мне на маленький старенький домик. Я дал лошади шпоры и поскакал. На дворе домика безобразная, растрепанная жидовка старалась вырвать из рук моего длинного вахмистра Силявки три курицы и утку. Он поднимал свою добычу выше головы и смеялся; курицы кудахтали, утка крякала... Другие два кирасира вьючили лошадей своих сеном, соломой, мучными кулями. В самом доме слышались малороссийские восклицания и ругательства... Я крикнул на своих и приказал им оставить жидов в покое, ничего не брать у них. Солдаты повиновались; вахмистр сел на свою гнедую кобылу Прозерпину, или, как он называл ее, "Прожерпылу", и выехал за мной на улицу.

- Ну что,-сказал я Саре,-довольна ты мной?. Она с улыбкой посмотрела на меня.

- Где ты пропадала все это время?, ' Она опустила глаза.

- Я к вам завтра приду.:

- Вечером?

- Нет, господин, утром.

- Смотри же, не обмани меня.

- Нет... нет, не обману.

Я жадно глядел на нее. Днем она показалась мне еще прекраснее. Я помню, меня в особенности поразили янтар--ный, матовый цвет ее лица и синеватый отлив ее черных волос... Я нагнулся с лошади и крепко стиснул ее маленькую руку.

- Прощай, Сара... смотри, приходи же.

- Приду.

Она пошла домой; я приказал вахмистру догнать меня с командой - и поскакал.

На другой день я встал очень рано, оделся и вышел из палатки. Утро было чудесное; солнце только что подымалось, и на каждой былинке сверкал влажный багрянец. Я взошел на высокий бруствер и сел на краю амбразуры. Подо мной

толстая чугунная пушка выставила в поле свое черное жерло. Я рассеянно смотрел во все стороны... и вдруг увидал шагах во ста скорченную фигуру в сером кафтане. Я узнал Гир-шеля. Он долго стоял неподвижно на одном месте, потом вдруг отбежал немного в сторону, торопливо и боязливо оглянулся... крикнул, присел, осторожно вытянул шею и опять начал оглядываться и прислушиваться. Я очень ясно видел все его движенья. Он запустил руку за пазуху, достал клочок бумажки, карандаш и начал писать или чертить что-то. Гиршель беспрестанно останавливался, вздрагивал, как заяц, внимательно рассматривал окрестность и как будто срисовывал наш лагерь. Он не раз прятал свою бумажку, щурил глаза, нюхал воздух и снова принимался за работу. Наконец жид присел на траву, снял башмак, запихал туда бумажку;