Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком

Не испробовать ли мне третий путь, написать немножко о хорошем, немножко о дурном, кстати, это поможет и больной пятке аристократа…

Круглый корабль ^*

Кто бывал у святых колодцев, где поклоняются чудотворным и явленным иконам, замечал, конечно, что верующие люди, искупав младенцев, оставляют их рубашки и крестики тут же, у колодца, на ветках ближайших деревьев. Крестики потом, конечно, падают на землю. И есть в народе такая примета: найдешь крест с лицевой стороны – он сам придет, найдешь с исподней – нужно его искать…

Я слышал эту легенду недалеко от Оптиной пустыни и вспоминаю теперь в Петербурге, раздумывая о последних трех или четырех годах своих наблюдений. Между моими знакомыми есть люди, верующие так ясно и просто, что кажется, будто Христос к ним сам пришел, а есть ищущие, и из этих ищущих для многих стоит глухая стена.

Прошлый год я был на Рождестве у братца Иванушки и стоял в громадной толпе пьяниц, проституток и трезвенников, начавших при помощи братца новую, хорошую жизнь. Иванушке нужно было как-то доказать нам, что Христос родился без плотского греха, от чистой девы. Должно быть, это была ему очень нелегкая задача. Он волновался, разводил руками, приводил всякие примеры. Как ни кинь – все выходило, что человеку без греха никак нельзя родиться.

– А все-таки он родился без греха, – сказал братец.

– Без греха, дорогой! – ответила толпа.

– Слышите, – показал братец на окно, – гармонья играет, пьяницы идут с разными музыками.

– Прости, дорогой! – сказали в толпе.

– А вы собрались без музыки и пьянства, без греха, вот он и тут!

– Тут, дорогой!

И правда, нечаянно, негаданно явился Христос в это собрание. Каждое слово, сказанное братцем, после того как поняли, что он тут, было великой милостью. Все жадно ловили, будто пили, его простые, не имеющие в записи никакого значения слова.

– Вы тут были и пили! – сказал в заключение братец.

– Напоил, напоил, дорогой, – отвечала толпа.

Под конец все по очереди пошли прикладываться к образу, который был около братца. Прикладывались, однако, не к образу, а к руке братца и даже к его одежде. Уходили из дома со светлыми лицами, получив пузырек масла, ладан и по две медных копейки.

– Не объедайтесь! – было последнее слово братца.

Он ушел. Электрическая лампочка, освещавшая сверху его лицо, погасла.

Что же было сказано? Вспоминал я потом и ничего особенного не мог вспомнить. Сказано не было ничего. Все вышло само собою. Христос пришел к этим людям сам. Крестик был найден с лицевой стороны.

Моему представлению этого собрания мешает звук вентилятора, слышанный в этой зале, и электрическая лампочка над головой брата. Мысленно я отодвигаю это собрание в Керженские леса, на холмы озера Светлоярого, где скрыт от грешников град Китеж. Я вспоминаю ночь, проведенную среди людей, ожидающих утреннего звона в невидимом царстве, и свои какие-то неясные думы. Я был где-то в давно пережитых веках и смотрел оттуда на здешний мир. И в моем воображении в эти русские леса приходил какой-то светлый иностранец не с одним электричеством, а со словами утешения этим людям-призракам, фатально лишенным общения с миром. И казалось в эту ночь, что открывается какой-то путь от керженской сосны до эллинской статуи. И вот, если бы в эту ночь явился на Светлое озеро Иванушка и загорелась над его головой электрическая лампочка, то и она светила бы в тайном согласии с его немудреными словами.

– Наша беда, – говорил изящный хозяин, – в том, что это не мы, а говорить мы так должны, будто это мы…

– Ложь? – спросил молоденький студент.

– Нет, – ответил наш культурный хозяин, – не ложь, потому что я верю, что за нами явятся те, которые будут говорить, как и мы, но только те будут настоящие. Мы же так пройдем, что-то начнем и уйдем.

Юноша студент, очарованный хозяином, таким серьезным и далеким от толпы, просит указать путь к Христу.

– Церковь, – отвечает хозяин, – вспомните детство, когда вы верили, свое прошлое и других, передумайте историю, начиная с себя.

– Не могу, все как-то растеряно, – сказал студент.

– Есть и другой путь, – ответил хозяин, – скажите мне, что вы любите в искусстве, в литературе?

– Кнута Гамсуна! – выпалил студент. Наш хозяин улыбнулся. Ему, классику, последний крик европейской литературы был неприятен.

– Нет, – сказал хозяин, – новейшую иностранную литературу я не люблю, назовите что-нибудь из русской.

– Из русской, – задумывается студент, – из русской больше всего я люблю декадентов.

Это еще было хуже для нашего хозяина.

– У вас дурной вкус, – сказал он, – поймите раз навсегда, что по форме русская литература не ушла дальше «Капитанской дочки» Пушкина. Читайте это, учитесь понимать красоту в простоте. И когда вы себя к этому приучите, то увидите, что самое простое и совершенное творение есть Евангелие. Вы полюбите его, и вам откроется другой путь…

– Все равно, – ответил студент, – я никогда не пойму тайну воскресения Христа во плоти, не духовно, а во плоти.

Хозяин переглянулся с бывшими в комнате богословами, проповедующими в обществе новое религиозное сознание. «Как, – спрашивал он, – отвечать на такие наивные, но неизбежные вопросы?» Стали разбирать, что значит слово «плоть». Воскресение плоти, – объясняли ученые юноше, – только тогда понятно, если исходить не из материалистического мировоззрения. Тогда и слово «плоть» будет значить нечто другое.

– Теперь, – говорили ученые, – новейшие гносеологи как раз и работают над этим вопросом.

И разговор принял специальный философский характер.

В бесконечной осложнённости этот и другие разговоры из квартиры нашего хозяина переходили в Религиозно-философское общество. И там каждый отдельный оратор высказывал свое особенное мнение о вопросе согласования религии и культуры, русской культуры и мировой. Все, о чем спорила когда-то русская интеллигенция на почве материалистического и идеалистического миросозерцания, тут выступало в новом освещении религиозно-философского сознания.

Прошло много таких собраний. Тот молоденький студент стал говорить смело о грехе, об искуплении, о человекобожестве, и богочеловечестве, и богосыновстве.

«Но что, – спрашиваю я себя, – сталось с образом того светлого иностранца, который мне виделся в Керженских лесах?»

Не могу сказать, чтобы он совершенно исчез, но он как-то распылился на много отдельных личностей, и перед каждой из них, несмотря на всю утонченность и искренность исканий, была будто непереходимая пропасть в сознании того, что он делает не общее, а частичное дело. А дело Христово – ведь цельность прежде всего.

Христос к этим людям, как они ни стремятся к нему, сам не приходит, крест ими найден не с лицевой, а с исподней стороны.

На эстраде залы, где происходили религиозно-философские собрания, часто поднимался спор о русском народе. Одни говорили, что русский народ вообще склонен к упрощению жизни («нисхождению и совлечению»), другие, напротив, указывали на сектантскую и староверческую напряженность религиозной воли. Одни говорили, что народ и интеллигенция есть одно, другие, напротив, будто между народом и интеллигенцией такая пропасть, что ноги поломаешь, когда доберешься. Все эти, в сущности, очень простые и общеизвестные интеллигентские разговоры, облеченные в ткань новейших религиозно-философских терминов, неподготовленному человеку не так-то легко были доступны для понимания. Между тем один из присутствовавших в зале, по виду совершенно простой и необразованный человек, до того, кажется, все хорошо понимал, что оратор только откроет, бывало, рот, а он уже смеется, да так ехидно, как настоящий сатир.

– Чего вы смеетесь? – спросил я его однажды, выходя с собрания вместе с ним на улицу.