Тайна Великого Посольства Петра Великого (СИ)

Ведь если рассудить так, что Россия намерена и дальше воевать с турками, ради чего Петр и ехал в Вену сколачивать союз, то никаком мира с Турцией заключать, конечно, нельзя - на худой конец небольшое перемирие для передышки. Но раз царь решил теперь воевать со Швецией, то это мен яетдело. Не то что перемирие - мир прочный тогда нужен с Турцией. Не вытянет Москва войну на два фронта.

Так что же ему делать? К чему вести переговоры? Нет ответа.

Перед отъездом из Буды Возницын послал Петру письмо "цифирью", то есть шифром, в котором довольно откровенно излагал свой пессимистичный взгляд на предстоящие переговоры. Этим письмо Возницына и интересно, так как нечасто русские послы высказывали столь откровенно свое мнение относительно возможности выполнения данных им поручений.

Согласие с поляками по твоему государеву указу я иметъ рад, написал он царю. Только другое я разумел из бесед с польским послом: "Естли им Каменец уступлен будет, благодарно к. миру приступят". В этом их уже обнадежили австрийцы, сообщив, что турки пойдут на эту уступку. В общем, в отношении поляков иллюзий у Возницына нет. Если Речи Посполитой будет отдан Каменец, она бросит союзников и заключит сепаратный мир. Так и случилось. Но высказывая это суждение, Прокофий Богданович проявил не только прозорливость, но и мужество, поставив под сомнение эффективность договоренности, достигнутой, как бы мы сказали сейчас, на высшем уровне.

Не внушают Возницыну доверия и австрийцы. Сговариваясь втихомолку с турками напрямую и через посредников, переговоры с союзниками они, по выражению Возницына, "просто проволакивают". Причина проста. Они хотят явиться на конгресс после сговора с неприятелем, поставив его участников перед свершившимся фактом. Мнится мне, сокрушается Прокофий Богданович, что "тогда и нас приведут, и тогда в кратком времени со всех стран побуждаемы будем. Бог ведает, что против той неправды делать!"

Сознания общности интересов у союзников нет - каждый действует, руководствуясь собственной выгодой. "Вижу, - пишет Возницын царю, - всяк о себе всякие способы радения творит". И договориться об общей позиции против турок (на чем настаивали русские) оказалось невозможным. Из этого Прокофий Богданович делает правильный вывод, что коли так, то и он должен действовать отдельно и установить с турками самостоятельные негласные связи. Так он и будет действовать на конгрессе.

ГЛАВА VII ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ БУДНИ

В Государственном Историческом музее в Москве хранится небольшая серебряная шкатулочка за 1 3558. На ее крышке рисунок. Сверху - река, и стрелкой показано, куда течет. Внизу - двухэтажное здание, а вокруг шатры и войска - пешие и конные. Откровенно говоря, ничем не примечательная коробочка, и взгляд на ней едва ли задержится.

Но как интересно все меняется: стоило мне узнать, что это единственно известное, а может быть, и дошедшее до нас изображение Карловицкого конгресса, на котором трудился Прокофий Богданович Возницын, как коробочка эта совершенно преобразилась в моих глазах. Красивее, что ли, стала, изящнее, а главное - какой-то совсем близкой. Я и раньше сталкивался с такими чудесными превращениями. Ведь вещи, особенно предметы искусства, как и люди, живут своей жизнью. И если удается соприкоснуться с ней, то между тобой и этим предметом возникает невидимая связь. Так, очевидно, случилось со мной и шкатулочкой из щукинской коллекции.

Кто и зачем выгравировал на ней изображение Карловицкою конгресса? Работа, похоже, немецкая. Надписи на латыни. Но это еще ни о чем не говорит.

Главное - как и какими путями она попала в Москву? Через какие руки прошла? Неизвестно. А вдруг ее привез сам Возницын? Фантазия, ни на чем не основанная. Но все же мимо этой серебряной безделушки, наверное, и вы теперь не пройдете, а, будучи в Историческом музее, еще и спросите, где же она?

* * *

Мало-помалу струги Возницына приближались к тому месту, которое изображено на шкатулке. Долгими были дороги 300 лет тому назад. Сегодня этот путь занял бы от силы день-два, а тогда - две недели.

Поэтому только 5 октября добрался Прокофий Богданович до Петервардейна. Появление русских у стен этой полуразрушенной крепости на Дунае выглядело внушительно. Перед стругами плыли в лодках 150 австрийских солдат, которые нещадно били в барабаны. В своем дневнике, однако, Возницын делает весьма грустную заметку:

"Петр-Варадын городец на горе, весь разсыпан и разорен, только немцы, для осады, некоторые кругом его учинили басшпионы и шансы; под ним домиков с десять убогих, в которых всех союзных послы поставлены..."

Но и здесь нельзя расслабиться Прокофию Богдановичу. Уже на следующий день секретарь английского посла передал ему "постановление" объявить с обеих сторон "армистициум или перестание оружием на все время конгресса", то есть перемирие.

Задетый тем, что его обошли при принятии этого решения, Возницын протестует: "Достоит бьыо о сих делах посоветоваться и с ним, великим послом". Сам же хорошо понимает, что нужно согласиться с этим "постановлением". Да и нет в нем ничего такого, что противоречило бы интересам Москвы. Одно обидно - опять за его спиной дела-вершат. Но нет времени на капризы, как ни велика обида, иначе вообще можно остаться не у дел. Тем более что предстояло решать щекотливый протокольный вопрос, кому где стоять.

Для этого в Вене второму австрийскому послу, изящному графу Марсилию, была поручена деликатнейшая миссия отвести каждому из послов подобающее ему место на берегу Дуная. Вот тут-то и запахло порохом, как перед хорошей битвой.

Прямо скажем - не было в те далекие времена в дипломатической практике вопроса более щекотливого, чем размещение.

По иерархической лестнице Европы ХVII века с ее многочисленными ступенями и ступеньками карабкались короли, князья, герцоги и бесчисленные курфюрсты. На вершине ее стоял император Священной Римской империи. Но и его первенство не было бесспорным: императора теснили французский и английский короли. А дальше вниз вообще начиналась невообразимая свалка: каждый старался не просто прыгнуть на ступеньку выше, но й спихнуть вниз другого. И побуждало к этому не только тщеславие.

Это сейчас все согласны с суверенным равенством государств. Поэтому и за стол переговоров садятся без особых споров в порядке алфавита. А тогда каждое государство норовило показать, что оно главнее другого. И тяжбы шли бесконечные, потому что размещение, рассадка за столом и другие протокольные вопросы отражали вес и значение каждого государства в изменчивой системе европейского баланса. Попробуй после этого сесть ниже своего соперника или сказать слово после него - сразу попадешь в государственные преступники. По этой причине и спорили до хрипоты.

Конечно же, Прокофий Богданович был преисполнен решимости не уронить чести русского царя. Пусть первое место при размещении будет принадлежать представителям австрийского императора. Но следующее по старшинству место, справа от них, должен занять он, представитель русского царя. В этом Возницын был глубоко убежден.

Но на это же место, как оказалось, претендовал и пан Малаховский. Надменно держался он с "дохтуром" Посниковым и имя "царское всячески принижал". Польский король-де выше царя московского, так как второй всего лишь "дукатский князь", герцог, или по-русски Великий князь, а царем писаться стал лишь при Иване Васильевиче Грозном.

Тут явно пахло политическим оскорблением, которое требовало достойной отповеди. Поэтому всем посольством засели русские дипломаты за документы и в ответе привели многие выдержки из прежних обращений польского короля, в которых содержится полный титул русского царя. Может быть, язвит Возницын, польский посол те документы "не читал, или чел, да не памятует". Тут Малаховский и сам сообразил, что зашел слишком далеко, и прислал людей с извинениями. Но взаимная обида, засевшая как заноза, все же осталась.

И почти выиграл спор Прокофий Богданович, да подвели австрийцы, хотя раньше держали сторону русских. Возницын сам видел, что на чертеже у графа Эттингена ему отведено место справа, а поляку - слева. Теперь же австрийцы стали говорить, что чертежа больше не существует и пусть каждый сам выбирает себе место, которое ему полюбится в Карловицах. А им, цесарцам, назначать место-де "непристойно", так как земля эта не цесарская и не турская, а ничейная.