Том 10. Господа «ташкентцы». Дневник провинциала

Потапенко, не переменяя положения, скосил глаза в указываемую сторону и проговорил:

— Виноват, ваше превосходительство! Вчера выпивши был!

— Пятнадцать! — твердо произнес Ваня, отпуская манием руки Потапенку, который, сделав направо кругом, зашагал к окошку и там опять замер руки по швам. — Ну вот хоть бы это! — продолжал Ваня, обращаясь ко мне, — телесные наказания уничтожены ^* — mais au nom de Dieu! est-ce que cela a le sens commun! [622] Где гарантии, спрашиваю я вас! Могу ли я отвечать за красоту фронта, если я не вооружен достаточными для того средствами! Исполнима ли подобная реформа! — нет, не исполнима! И вот почему никто и не исполняет ее! Это все равно что вот с новыми судами: исполнимы ли решения новых судов? — Нет, не исполнимы, а потому никто и не исполняет их! Суд там себе как хочешь оправдывай, но если нельзя этого выполнить — в результате все-таки… фюить! ^* Or, je vous demande un peu [623], для чего же писать законы, коль скоро их не исполнять?!

Ваня проговорил все это так резонно, что мне просто казалось, что он рассказывает сущность передовой статьи, только что вычитанной им в одной из современных либеральных русских газет.

С последним словом он молодцом вскочил на деревянную кобылу, стегнул ее хлыстом и разом осадил. В продолжение получаса он проделывал передо мной на этом подобии лошади все, что, в нормальном состоянии, мог бы проделать на настоящей, живой лошади. Подбоченившись одной рукой, он делал вид, что другою держит поводья, и затем привскакивал на галопе, слегка трясся на рысях, наклонно и как бы устремляясь всем корпусом вперед, держал себя на марш-марше и проч., так что в конце концов совсем измучился и вспотел. Но это не мешало ему ни на минуту не прекращать бессвязной болтовни, из которой я узнал его предположения об устройстве международного цирка, насчет чего меня, впрочем, уже предупреждал доктор.

— Вы знаете, mon oncle, — говорил он, — что мне разрешено устроить здесь в Петербурге международный цирк. После международного статистического конгресса это будет второй опыт в том же роде. Ça sera grandiose et fantastique en même temps [624], все мое сердобское имение пойдет туда. Ah! nous allons joliment festoyer, je vous en réponds! [625] Представьте себе громаднейшее здание в длину и ширину всего царицынского луга ^* — вот мой цирк. Над зданием, вместо потолка, хрустальный свод; по бокам и углам, в виде приделов, теряющихся в неизмеримости пространства, найдут себе место частные цирки всех возможных национальностей; посередине будет расположена главная, интернациональная арена. Все, что можно найти в целом мире en fait de chiens et de chevaux [626], — всем этим мы будем обладать, Но, главное, мы будем иметь и то, чего совсем нет нигде, — c’est la le point essentiel [627]. При главной арене будет существовать целая комиссия скрещиваний (comme qui dirait, un ministère du progrès [628]), которая именно будет иметь предметом выработку совершенно новых лошадиных и собачьих пород и мастей. Nous aurons des chevaux-léopards, des chevaux-hippopotames, des chevaux-rhinocéros. Et si la science arrive à créer des chevaux-aigles ou des chevaux-requins — nous en aurons les premiers échantillons [629]. У нас будет свой главный доктор и свой адвокат. Против главного цирка, где теперь павловские казармы, мы поместим главное управление, которое будет заведовать всеми цирками и во главе которого я полагаю поставить Эмму Чинизелли с Эммой Браатц в должности товарища. Я думал было сделать главноуправляющим генерала Дитятина ^*, но сообразил, что он не знает даже, что значит подмыть у лошади хвост. Во всякой губернии будет открыто один или два цирка — ça sera toute une réforme! [630] Разумеется, цирки будут открываться не вдруг, а постепенно, по мере средств, которыми будет располагать наше казначейство. Как быть! судьба всех реформ такова, и сибирским губерниям, быть может, совсем придется остаться без цирков! Посещение цирков будет обязательное, mais aussi nos cirques fonctionneront jour et nuit [631]. Мы обязываемся иметь лучших гимнастов, лучших жонглеров, лучших канатных плясунов и, как conditio sine qua non [632], летающего человека. Переход через Ниагару на слабо натянутом канате будет происходить каждый день. По вечерам будет даваться экстраординарное представление для избранных, в заключение которого имеет быть представлена борьба слона с носорогом. Cela coutera un argent fou [633], но я надеюсь иметь субсидию. Que diable, l’état peut bien se déranger pour une entreprise aussi grandiose! [634] Все открытия и усовершенствования в мире лошадей и собак будут усвоены нами немедленно. Mon oncle! вы не поверите, если вам перечислить все, что сделано в последнее время в этой сфере! Нынче лошадь уже сидит на задних ногах, но кто может поручиться, что через год или два она не будет ходить на голове — tout comme un homme! [635] Вот что мы вправе ожидать от лошади — от одной только лошади! Et les cochons de lait donc! [636] Я уверен, что даже теперь между ними уж скрывается какой-нибудь газетный фельетонист! Подумайте, какие перспективы! Теперь вы видите какую-нибудь гусарскую кадриль: c’est triste, c’est mesquin, ça n’a ni verve, ni entrain! [637] Тогда — вы увидите целые массы, целые сражения! Какая школа! сколько примеров доблести! Гусарские кадрили — parlez-moi de ça! Nous vous servirons des amazones! mille, dix mille, cent mille paires de hanches à la fois! — quel coup d’oeil! Et nous aurons des cabinets particuliers, s’il vous plait. Mon oncle! vous qui êtes un vieux libertin [638] (не говорите! знаю я, как вы в Проплеванной [639] целые полки амазонок формировали!) — вы знаете, что в этом отношении Петербург находится, так сказать, в младенчестве. Мы все это разом двинем. Tout s’enchaîne et se lie dans mon système ^*, voyez-vous [640]. За особенную плату я покажу Венеру, выходящую из морской пены, — на днях я даже подписываю по этому случаю с Корой Пирль контракт. Ah bah! Je suis patriote, mon oncle! [641] Я сказал себе: мы ездим в Париж, мы тратим там деньги — для чего! Не лучше ли будет, если мы устроим все это у себя и будем тратить наши деньги дома?! Mais n’est-ce pas, mon oncle? [642]

Выпустивши этот поток речей, он ловко соскочил с лошади, сплюнул в сторону, как подобает усталому кавалеристу, и с благосклоннейшею улыбкой продолжал: