Сборник рассказов

Если б не эта черта, Кошмариков был бы вполне терпим для соседей. "Бойкий он очень и жизнерадостный", - говорили про него. Но когда кто-нибудь в квартире заболевал, то врача вызывали с оглядкой, чтоб Васенька не заметил, по ночам, и провожали его через задний ход. Болезнь свою тщательно скрывали, даже в ущерб своему здоровью.

Сейчас, перед этим знаменательным утром, уже как год, но из близких Кошмарикова никто не помирал. Он ходил совсем грустный, опущенный и взялся было уже за сублимацию. То котенка где-нибудь удавит, то в морг забредет. "Но чужие - это не то, - думал Кошмариков. - Разве сравнишь, когда друг помирает. Здесь ты человека несколько лет знал, весь он у тебя на ладошке, как в кино. Интересно".

И он уже совсем загрустил, опустился, стал пить... На днях его даже надули: обещали познакомить с девицей, у которой было три инфаркта, но после первой же ночи выяснилось, что это ложь, а девице нужно было только потерять свою невинность.

"Сублимироваться надо, - думал Василий Нилыч, бредя домой. - А то дойдешь... Вся жизнь как сон идет... Жрешь, хохочешь, по бабам шляешься... А чтоб что-нибудь существенное, помер чтоб кто-нибудь - ни-ни..."

С такими мыслями, закутавшись в грязное одеяло, он заснул.

"Самому помереть, что ли, только б со стороны посмотреть", - последнее, что мелькнуло у него в уме.

Наутро Вася проснулся, разбуженный истерически-радостным стуком в дверь. Ломился Володя Косицкий, его посыльный по части смерти. Кошмариков, голый, без трусов, открыл...

- Николай Голда умер, - выпалил Косицкий. - С тебя четыре рубля за новость.

Кошмариков опустился на стул, и, хотя голому заду было холодно, сердце eкало и оживлялось, как от теплой ванны.

- Друг помер! Настоящий, взаправдашний! Первый раз в жизни! - возопил Кошмариков и полез доставать четыре рубля для Косицкого. Ему захотелось, чтобы Косицкий отсутствовал или, во всяком случае, замер, чтоб была тишина и ничего не существовало, кроме огромного образа Николая Голды в его воображении...

"Ушел, ушел, - хихикалось у него в груди, - ушел".

Косицкий за долгую службу прекрасно знал состояние своего хозяина и мышкой шмыгнул в уголок, на детский стульчик, и притих.

Швырнув ему четыре рубля, Кошмариков стал одеваться. Ему захотелось помолчать, чтобы прочувствовать себя императором. Человечества для него уже не существовало. Существовал только он, Кошмариков, и Голда. Но Голды уже не было: он - иих! - исчез. А он, Кошмариков, живчиком себя ощущает; даже пустоту в животе чувствует. Он так рос и рос в своих глазах; комната казалась маленькой, а он большим, большим, словно пробивающим головой потолок. "Никаких корон мне не надо, - подумал Кошмариков, глядя на себя в зеркало. - Я памятник воздвиг себе нерукотворный", - провизжал он про себя.

Торжество пело в его теле. Николая Голду он знал еще с детства: вместе ходили на лыжах, вместе списывали уроки, вместе мечтали о будущем...

Вдруг лицо Кошмарикова исказилось. Он прыгнул к Косицкому и схватил его за горло. "А ты не врешь, падла..." - дохнул он ему в лицо.

- Что ты, Вася, что ты, - прошипел Косицкий.

- Самого святого касаешься. - Кошмариков сделал страшные глаза.

- Убей Бог, Вася, - захныкал Косицкий. - Чтоб меня громом убило... Поди сам проверь... Разве я способен на такое...

Кошмариков резко бросил его горло и, заложив руки в карманы, заходил по комнате. Он весь превратился в огромную знающую себе цену радость. И хотя сам Голда никогда ничего плохого ему не сделал, Вася чувствовал, что вместе со смертью друга ушел в небытие и весь мир со всеми его обидами, что ушли в небытие и отомщены все прошлые издевательства над ним самим, над Васенькой, хохотушки, насмешки, щелчки и занозы. И что он уже не просто Василий Нилыч Кошмариков, служащий конторы "Рыбсбыт", а личность и в некотором роде Наполеон.

Мир стал чист и приятен, как утренний воздух Крыма.

"Теперь можно и в Бога поверить", - тихо и потайно сказал Василий Нилыч, поцеловав свое изображение в зеркале.

Он походил по комнате еще полчаса, поглаживая себя по брюху и смакуя разлитое по всему телу духовное удовлетворение.

Косицкий сидел в углу и тихо поедал завтрак. Наконец Василий Нилыч круто обернулся к нему и сказал: "Рассказывай". И решительно сел на стул против него. Начиналась следующая фаза. Косицкий икнул и, ощутив в животе теплоту сыра, глядя на Кошмарикова похабно-преданными глазами, начал:

- Ты ведь знаешь, что Коля давно хворал... Что он валокордин в кармане держит, я уже тебе полгода назад докладывал. - Косицкий облизнулся и погладил кусок сыра, прежде чем проглотить его. - Справку у врача я тоже навел... Так что все к концу шло. Но насчет срока, - причмокнул Косицкий, сказать трудно было. Марья Кирилловна - врачиха эта, - бывало, лежа в постельке со мной, целый час, жирняга, прикидывала, когда срок. Но ошиблась, дура. Как напивалась, всегда говорила, что завтра помрет, и в ухо меня целовала; а как по трезвости - то всегда через три года, говорила.

- К делу, к делу переходи, - буркнул Кошмариков. - Как помирал.

- Значит, так... Может, сначала телявизор посмотрим, Вася, - тоскливо расхрабрился Косицкий.

- Телевизор на том свете будешь смотреть, курва, - оборвал Кошмариков. - Говори, не томи.

- Значит, так... Вот что я пронюхал... Колину смерть девки ускорили... Без них он небось еще, может, жил... Знаешь ты, что с юга он вернулся ошпаренный и сердечко, как листик, трепыхалось. Но природа свое брала после курорта жиреть стал. Ну, дели ясное, тем более комната есть, магнитофон, пластинки. Девок видимо-невидимо. На работу ему в редакцию звонят...

- К делу, Володя, к делу, - тихо заскулил Кошмариков, сжимая пальцы.

- Сахарку, сахарку подложи, Вася, - прослезил Косицкий. - Я ведь от тебя сластеной стал... Ну так вот... Зинка эта была с норовом... Ну, а Коля парень стильный, фотокорреспондент, в Минске бывал. Стройной такой, как лошадка. Бабий угодник, - вдруг взвизгнул Косицкий, пролив чай. - Ну так вот. Отказаться Коля не мог. Я скорее, говорит, фотокорреспонденцию дам похуже, но как пред бабой не осрамлюсь, так и в рубашке неглаженой не выйду... Ну, известно, кобель, - хихикнул Косицкий. - А Зинка-то баба рыхлая, пузатая, не французская... Сначала было ничего... Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается... Николай покурил, Зинка-то грехи в детском корытце смыла и ушла к себе телявизор смотреть... Он ей звонит через час и говорит: "Плохо мне что-то, Зин, приезжай..." Зинка ему отвечает: "А ты телявизор посмотри, радио послушай. Потом в кино сходи". Николай подумал и проговорил: "У меня завтра работа", - и повесил трубку... Вечером она приезжает, а он уже холодный... На диванчике лежит, точно газету читает.