На Волге

— Ваня! — уже чей-то усиленный голос слышен ему. Ктото стоит у окна и зовет его.

«Не чудится ли?»- думает Ванька, но раздается тихий стук в дверь.

— Здесь! — отвечает он в страхе и надежде. «Зовут ласково, тихо; значит, не отец. Кто бы такой?» — мелькнуло у него. Чья-то рука шарила по двери, отыскивая задвижку. Затая дыхание, он ждал, что дальше будет. Запор щелкнул, дверь скрипнула и отворилась. Свет широкою полосой ворвался в амбар. В дверях стояла чья-то маленькая, сгорбленная, фигура. Она снова назвала Ваньку.

— Здесь, — отвечал он, поднимаясь из своего угла.

— Не узнаешь, чай, Яковлевну? — проговорила старуха. — За делом пришла, не по-пустому. Лизавета Михайловна хочет повидаться с тобой, так поворачивайся живее. Вишь достала тебя, сокровище какое, из-под железных замков.

— Яковлевна, родимая, аль ей больно неможется? — с трепетом спрашивал Ванька, но старуха почему-то не отвечала.

— Говорят тебе, иди за мной. Живо! — отрезала Яковлевна, и оба выступили в поход. Ночь совсем разъяснилась. Только изредка на уходившей туче еще вздрагивала серебристою струей молния. В кудрявых, прозрачных облаках прятался молодой серп месяца, окруженный, точно кружевом, дымчатыми и золотистыми тучками. Во ржи кричали перепела, где-то вторили им ночные отголоски. Иногда серебристыми волнами колыхалась наливающаяся рожь, наполняя воздух сладким, одуряющим запахом. На востоке горела светлая полоска.

— Яковлевна, скажи, родная, с чего ночью-то вдруг я понадобился ей? — допрашивал Ванька, в ужасной боязни услышать то, что шептал ему кто-то в амбаре.

— Ишь ты, неугомонный какой! — ворчала старуха, развязывая мало-помалу язык. — Говорю: жива; только вишь ей что-то причудилось, она и испугалась. «Яковлевна, — говорит, — сходи за Ваней, сделай милость». — «Изволь, говорю, схожу, потревожу старые кости». А перед этим я ее водила по школе; все обошли. Уж очень слаба стала, еле ноги передвигает, а знай твердит: «Как мне хорошо, да легко; только бы Ваню повидать». Полюбился ты ей пуще всего. Чего, думаю, хорошего, кашляет с кровью, вся надрывается, по лицу славы текут… Теперь-то полегчало. Вот я грозу-то переждала, да и пошла; а по дороге разговорилась с вашей соседкой, Марьей, — тоже из села шла. Она мне и рассказала, что у вас тут случилось. Я к тебе, в амбар. Благо ночь, никто не видал, и Волчок даже не залаял. Вот и вытащила богатыря из-под замков, — окончила она свой рассказ.

— Значит, плохо ей. Господи! — в страхе повторял Ванька и бежал по тропинке, прорезавшей поле высокой ржи. Яковлевна не поспевала за ним.

— Куда бежишь-то, куда бежишь? — ворчала она, задыхаясь и оставаясь позади.

А Ванька все бежал вперед, изредка показываясь из-за ржи и снова ныряя в ее высокие волны. Голова кружилась и от избытка ощущений, и от свежего душистого запаха поля. Деревня, где жил Ванька, находилась в одной версте от села Спасского. Белая церковь, облитая лунными лучами, светлела на темном горизонте, покрытом пронесшеюся тучей. Угрюмая расстилалась впереди Волга, кое-где светлея красными огоньками. Мокрая от дождя крыша школы блестела среди окружавшей ее зелени. Ванька взглянул на окна; в них было все темно, только в одном слабо мигал огонек. Яковлевна осталась позади, — ее даже не было видно. Ваня тихо толкнул дверь; она была не заперта.

«Господи, что-то будет!»- в страхе прошептал он и, перекрестившись, вошел в школу. Прихожая была совсем темная; он ощупью прошел дальше. Вот классная, скамейки в порядке расставлены вдоль комнаты, повыше чернеет доска; лучи месяца проникают через окна и освещают картины из Св. Писания, развешанные по стенам. Все как прежде, везде тот же порядок. «Вот сейчас, сейчас… — трепещет Ванька, приближаясь к ее комнате. — Верно спит, — тишь-то какая!»

Действительно, ни один звук не будил мертвой тишины. Ваня слышал удары своего сердца. Он даже дыхание затаил.

«Должно быть лампадка теплится, — вдруг подумал он, вспоминая огонек в окне. — Яковлевна зажгла ее. Верно, спит. Я не разбужу, войду». А сердце все стучит. Уже несколько минут стоит он возле двери, не решаясь войти.

«Что это Яковлевна нейдет!» — думает Ванька, пугаясь тишины, и слышит в это время, как она отворяет наружную дверь, кряхтя и охая от усталости, и опять все погружается в тишину.

«Пошла спать к себе», — догадался он и стоит в ожидании чего-то. Где-то пол треснул. Ванька вздрогнул и вдруг быстро отворил дверь. Из общего полумрака глянул слабо мигавший огонек лампадки. Он беспрестанно мелькал, то почти потухая, то снова наполняя комнату тревожным, красноватым светом.

«Так и есть, лампадка горит», — думает Ванька и присматривается дальше.

Любимое кресло Лизы пусто; оно повернуто к окну, — точно еще недавно она сидела здесь, может быть смотря на ночь. Кровать стоит в углу, за занавеской, и там такая же тишина.

«Спит, спит, — решает Ванька и старается прислушаться к ее дыханию. — Небось умаялась, крепко заснула. — Душно. У него опять голова закружилась. Он присел на стул и снова слушает. — Хоть бы вздохнула, — мелькает у него в голове и чем-то томительным наполняется сердце. — А что, коли пойти да тихонько отдернуть занавеску, — вдруг приходит ему мысль. — Ведь давно не видал. Только бы поглядеть на нее. Авось не проснется. Да ведь сама звала. — Он решается привести свой план в исполнение. Бледный свет луны мелькнул в окно, озарив и Ваньку, и занавеску. — Теперь дело складнее выйдет, а то еще что уронишь в темноте. — Лампадка мигнула и погасла, наполнив комнату копотью и дымом. А Ванька тихо отодвигает занавеску. Вот кровать выделилась из темноты. Лиза, казалось, крепко спала, одеяло свесилось на пол. — Да, да, спит», — решает Ванька и любуется, какая тихая и спокойная она лежит.

«Ну, слава тебе Господи, знать непохудшало, коли спит. — Луч прокрался через окно и осветил спокойное, бледное лицо Лизы. — Усмехается, — продолжает Ванька рассматривать ее. — Знать что причудилось. — Он решается приблизиться. — Крепко спит, не разбудишь». — А луч все играет по красивому лицу ее и окружает его трепетным, таинственным сиянием. Коса выбилась из-под головы и, рассыпавшись, свесилась с подушки. Тишина мертвая; в селе ни звука.

Жутко становится Ваньке. Он решается чуть-чуть кашлянуть. — «Что это не двинется, — опять думает он. — Усмехнулась и лежит… Хоть бы словечко прошептала, хоть бы вздохнула. Нет, тихая… Да и не дышит», — вдруг в смертельном страхе подумалось ему.

— Лизавета Михайловна! — окликает он дрожащим голосом.

Не слышит. Опять он ее позвал, и снова та же мертвящая тишина. Все ближе наклоняется Ванька, бледный, глаза выпучил. Он близко приник в спящей, но она не слышит и только все усмехается… Ванька вскрикнул и упал к ее ногам.

X

Взошла заря, блеснули ее первые лучи, а Лиза лежала все с тою же улыбкой, словно не могла оторваться от сладкого сна. В оцепенении в ногах ее сидел Ванька, вытаращил глаза и застыл, не спуская взгляда с тихого, кроткого лица покойной. Он не страдал, — он ничего не мог чувствовать. Пришла Яковлевна на утро, увидала, в чем дело, и, шепча молитву, отошла к образу. Снова лампадка зажглась, начались приготовления. Но Ванька не видал всего этого; он смотрел на Лизу, ничего не сознавая и ощущая только что-то ужасное, что его придавило и уничтожило, — точно гора обрушилась. Он даже не слыхал, как Яковлевна вывела его из комнаты и посадила на крыльцо. Когда его вернули, Лиза лежала уже на столе, такая же кроткая, красивая, с тою же улыбкой на лице. И опять Ванька приковался к ней своими глазами. Входили люди, священник служил панихиду, но все это для него было где-то далеко, что-то совсем чужое. Он не замечал, как входившие шептали о нем, как подошел было Василий к нему, но ушел, не сказав ни слова. Все это было где-то далеко, не здесь. Явился на минуту молодой Зыбин и, не совсем ловко себя чувствуя, под предлогом духоты, оставил школу. Бабы стояли возле покойной и тихо шептали между собой. Несколько ребятишек то молча, с любопытством, смотрели на нее, то принимались усердно выбивать земные поклоны. Явился гроб, и Лиза узнала счастье последнего покоя. Дьяконица, вся в черном, явилась с букетом цветов. Она плавно подошла к гробу и, подняв к небу глаза, что-то тихо начала шептать, изредка поднося к лицу платок и подолгу оставаясь в таком положении. Она забыла все обиды, нанесенные ей Лизой, и по христианскому обычаю пришла отдать ей последний долг. Цветы мягко ложились вокруг бледного личика покойной, и, казалось, она благодарила за эту память о себе, может быть даже просила прощения. Снова панихида, снова народ, наполнивший большую комнату школы, а затем ночь, псаломщик и слабое сияние свечи. А Ванька все у гроба стоит, не наглядится. Что-то чудное творится в его душе. Он и не думает, что завтра опять народ придет, священник, и унесут Лизу туда, куда она так боялась попасть. Но теперь ей хорошо, она усмехается от счастья и, может, даже Ваньку зовет туда же, где мир и покой.