На Волге

Ваня сидел возле нее и только теперь понял, что ей плохо. «Неужели помрет? — мелькнуло вдруг у него в голове. — А такие ведь не живут… Она святая будет, — какие за ней грехи? Только одинокой к небу пойдет… Господи, возьми и меня в себе!» — вдруг подумалось ему. Он не спускал глаз с нее. Она сидела все с тем же скорбным выражением.

У иконы слабо мерцала лампадка. На небе звезды разгорались, месяц выплывал из-за леса, кое-где на Волге мелькали сторожевые огни.

Лиза вдруг вздрогнула и очнулась. Ей показалось, что в одном углу стояла та самая страшная фигура, о которой так много в последнее время она думала. Страшная, в белом покрывале, с блестящею косой, смотрела она, и какая-то отвратительная улыбка раздвигала челюсти ее безобразного черепа. Сумрак окутывал ее члены и все ближе, казалось, подходила она.

«Господи, уже видения начинаются, — думала через минуту Лиза. — Неужели же так скоро конец?…»

— Ваня, зажги лампу, мне что-то нехорошо, страшно, — проговорила она.

Ванька проворно вскочил и принялся дрожащими руками зажигать лампу. Тусклый свет ее наполнил всю комнату, мгновенно небо потемнело, побледнели звезды. Лиза заметила это. Она за всем стала наблюдать с каким-то болезненным вниманием.

— Милый, — прошептала она, обняв Ваню, — если я что сделала в своей жизни, так только Валю приласкала. Живи, живи! — Она опять смолкла. — Почитай что-нибудь, — тихо сказала она, чтобы прервать томительное молчание, которое вдруг испугало ее, — все равно, что попадется…

Он подошел к книжной полке и взял книгу, которую уже прежде читал. Это была священная история, ветхий завет. Лиза взяла ее и, раскрыв, где попалось, подала Ване.

Открылась история о Содоме и Гоморре. Мерно, отчетливо начал читать Ванька. Лиза почти не слыхала его, — она опять впадала в прежнее состояние. Часы на церковной колокольне пробили 10, и этот звук возобновил прерванные мысли. Опять представилась церковь, и по средине в гробу Лиза, уже равнодушная ко всему. «Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоея», — с поражающей ясностью доносится до нее. — «Слава Отцу и Сыну и Св. Духу» — поют на клиросе. «Значит, действительно жизнь тяжелый подвиг, если славят Бога в благодарность за уничтожение ее… Нет, а все-таки жизнь хороша, хороша своим мучением… О, если бы жить!» — вырвался вздох.

А Ваня внятно, с расстановкой читает.

— «Неужели ты погубишь праведного с нечестивыми, — сказал Авраам Господу. — Может быть есть в этом городе 50 праведников».

Мысли Лизы неслись дальше.

«В этой страстной привязанности к жизни, часто проклинаемой, и заключается коренной природный консерватизм людей. Ведь в будущем нет страдания, а мир все живет своей жалкой, но обожаемой жизнью. Смерть — полный переворот, оттого она и страшна, как все новое». Мысль вдруг оборвалась и снова перелетела в прошлому.

Опять старый барский дом вставал в ее воспоминаниях. Большая зала, по средине глазетовый гроб и в нем — мать. Эта картина особенно часто стала рисоваться в последнее время перед Лизою. «Она наслаждалась, я мучилась, а результат один и тот же» — думает она о матери. В углу, утирая слезы, припомнилась старушка-няня. — «За всех не перемучаешься» — точно доносятся ее слова. — Да, в них была глубокая истина. Никого не сделать счастливым и за всех томиться…

«Где-то теперь она?… Ни одного письма еще здесь от нее не получила… Милая, добрая, спасибо тебе, — ты много радости дала твоей несчастной барышне. Хотела ведь приехать во мне, но будет уже поздно, — мучительно подумалось Лизе. — Поплачет обо мне, сходит на кладбище, молитву прошепчет, — ту молитву, которая так горячо несется из груди народа?. Она и Ваня… разве мало двух любящих?… Она Ваню к себе возьмет… Все будет хорошо. Старушка воспитает его…»

В тишине раздаются слова Вани:

— «Господь обещал пощадить город и для 20 праведников».

«Вот как он уже хорошо читает. Ведь я его научила… Может хоть один честный… О, дай-то Бог!»

— «Да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть найдется десять. — Пощажу и для десяти, — отвечал Господь».

Лиза прислушалась к последним словам. Они ясно, отчетливо донеслись до нее.

— Ваня! — вдруг начала она, когда он замолчал в ожидании, прикажет ли она читать дальше. — Понял ли ты, что прочитал? Я скажу тебе. Люби мир и людей из-за этих десяти праведников. Значит, есть силы и любовь у того народа, который произвел их. Ваня, верь, что придет время, когда правда победит, зло уменьшится. Люби их, — они сами несчастны. И за что же ты возненавидишь всех, когда между ними есть и праведники, в которых все спасение и надежда?… Не только десять, — одного найдешь, из-за него прости всех и их полюби.

Лиза совсем впала в изнеможение, — так горячо проговорила она эти слова. Ваня смотрел в пол, слушая ее с глубоким вниманием. Иногда он вытирал кулаком набегавшую слезу и продолжал слушать. Прошло несколько времени. Где-то сверчок трещал, да тяжело дышала, иногда покашливая, Лиза. Она в последний раз сеяла любовь, чтобы люди со временем собрали жатву.

— Ваня, ты ведь в горе вырос, тебе легче будет жить. Честно живи, — начала было она, но голос пресекся. — Нет, не могу, устала, — с каким-то даже отчаянием прошептала она. — О, зачем я не могу жить! — вырвался у нее крик. Обняв Ваню, она стала смотреть в его влажные глаза. — «Вот плачет, меня жаль», — думала она, а у самой что-то жгло и ныло в груди. Лиза пристально смотрела на него.

«В душе у меня читает», — подумал тогда Ваня. Он встал, чтоб уходить.

— Сегодня мне что-то нехорошо… Завтра опять легче будет, — старалась она утешить его. — Прощай, милый!!

Лиза привстала с кресла, крепко обняла его и в бессилии опять опустилась. Потупя голову, Ваня шел к двери.

— Подожди еще, — вдруг позвала его Лиза и, быстро вскочив, три раза его перекрестила. Она страстным, долгим поцелуем приникла к его лбу. — Милый, спасибо тебе! — прошептала она.

Через минуту Ванька ушел. Лиза осталась одна. Ей вдруг показалось, что этим жгучим поцелуем она простилась со всем миром. И в эту минуту почувствовала такую любовь в нему, такое страстное желание помочь в его страданиях, что мысль о смерти снова показалась ужасной. Но тогда же Лиза поняла, что уже все кончено. Возбуждение было слишком сильно: едва дошла она до своего места, едва схватилась за кресло, как тихо, будто подкошенная, без чувств упала в него. Опять светлая, глубокая ночь осеняла землю и в золотистом свете луны переливалась река. Уже небо алело на востоке и на горизонте стояли багровые облака с каким-то трепетным, розовым отблеском.

IX

Зыбин никогда не мог забыть оскорбления, нанесенного ему мадамой, как в злобе он называл Лизу, а главное — Ванькой. Рука довольно сильно вспухла и беспрестанно напоминала дерзость мальчишки-пастуха.

«Вот посмотрит негодяй, я его упеку! — в бешенстве твердил он. — Да и мадаме спуску не дам… Ишь любовника себе нашла», — повторял он, изобретая им месть и забывая, что Ваньке всего 13 лет. На первое время нужно было скрыть скандал, и Иван Степанович, как тонкий дипломат, сдерживал свои порывы. Ваньке было легко отомстить, — Василий кругом задолжал старику Зыбину, так что орудие у них было в руках. Лизу он решил пока неотступно преследовать, рассказывать про нее разные ужасы крестьянам, а главное — об ее безнравственности, и выжидать удобного случая для более серьезных действий. И вот, в один прекрасный день, гроза над Ванькиной семьей разразилась. Зыбин требовал немедленной уплаты всех долгов, а они составляли весьма чувствительный для Василья куш. Он снова валялся в ногах, Христом Богом заклинал их спасти его от нищенской сумы, клялся, что уплатит долг через месяц, но старик не сдавался.

— К нам уважения не имеете, а нам вашего брата не нужно, — важно говорил он.

— Ужь мы ли вашу милость не почитаем? Мы ли Бога не молим за ваше здравие? Господи, кто же благодетели наши окромя вас! — слезно умолял Василий, ползая в ногах старика.