Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

Причин падения Северной области много, но не моя задача о них говорить. Я пришел к белым, чтобы помочь России.

Я видел коммунистическую партию, сплоченную, дисциплинированную, ворочащую всем в России и, мне казалось, что для того, чтобы бороться с ней, нужно противопоставить ей в стане белых такую же плотную, крепкую организацию. Взять сколок с коммунистической партии, объединить самый лучший, честный, стойкий, порядочный элемент России - рядовое строевое офицерство, положить его в основу и начать лепить противо-коммунистическую организацию. К этой основе нужно приблизить солдат, часть из них принимая в организацию. От нее поставить комиссаров к Генер. Штабу, да и вообще к штабам.

Привлечь всю организацию к участию в контрразведке. Одним словом создать организацию по типу коммунистической партии, но с иной идеологией.

Я рассматривал тогда рядовое офицерство, как нечто целое. Война кончится и весь этот лучший элемент, не уклонившихся от войны, наиболее порядочных, стойких, честных людей, своей жизнью защищавших Poccию, будет выброшен на улицу без средств, без образования, без заработка, образуя собой класс интеллигентного пролетария, до которого никому никакого нет дела. (Так оно и случилось).

Поэтому не пора ли ему самому позаботиться о себе.

Для проведения плана в жизнь, я познакомился кое с кем из людей, дорожащих не только своей карьерой, но и Poccией. Изложил им мой план. Начала создаваться организация, но события опередили выполнение плана.

Временно я находился в Холмогорах. Было скучно. Развлечений не было. Пить я не хотел принципиально. На фронте было тихо. Хотелось дела.

{66} В феврале месяце 1920 года я на лошадях выехал в Архангельск. Пути было около ста верст.

Приехал я туда вечером, заехал в гостиницу, снял "пимы", "совик" и "малицу" (самоедскую одежду) и пошел в штаб к моему приятелю, начальнику разведывательного отделения Полк. Ген. Штаба Костанди.

Это был один из тех немногих офицеров Ген. Штаба, которые, пройдя Академию, не отошли от офицерской среды. Человек, за которым можно было идти, человек принципа, воли, силы, разума, идущий во всяком вопросе решительно и без шор. Здесь на него вешают собак. - Он расстрелян большевиками.

Я прошел к нему в кабинет и он на ходу, бросил мне:

- "Сегодня ты едешь в Онегу". В полной уверенности, что я получаю какое-нибудь назначение, я ответил - "Слушаюсь". Он ушел и через несколько минут вернулся. "Ну, а теперь садись и слушай":

"Через несколько дней Архангельск будет сдан". И он мне рассказал положение: Часть войск на главном железнодорожном фронте перешла к большевикам. Несмотря на предупреждения, которые он делал штабу, как начальник разведывательного отделения, мер для обороны Архангельска принято не было. В город брожение. Надо уходить. "Тебе, как перебежчику, нужно уходить в первую голову. Есть два пути. Один -неверный, но более легкий, на ледоколе. Возможно, что они не смогут уйти. Другой - боле верный, но и более трудный - 500 верст пешком или, если будет возможно, то на подводах, по берегу Белого моря на Мурманск. Там фронт Ген. Скобельцына, и он будет держать его до прихода наших. Сегодня, в 12 часов ночи, этим путем выходит разведка и контрразведка. Присоединяйся к ним. У меня есть в Архангельске связи с рабочими. Я знаю, что здесь будет резня офицеров. Bce уходят, и я остаюсь за Н-ка Гарнизона, чтобы сдать Архангельск большевикам. Мне за границей не место."

На редкость неожиданно и серьезно было для меня это известие...

Говорить было больше нечего, надо делать. Мы простились...

{67} Я пошел в гостиницу, снова одел свою самоедскую одежду, забрал кое-какие вещи и пошел в помещение разведки.

Там уже собирались.

Я явился Н-ку разведки Полк. Энден.

СДАЛИ.

Мы выступили около часу ночи.

Вещи на подводах. Мы пешком. Темно... Вьюга... Мороз градусов 12... Сапоги скользят. В совике идти трудно, в пальто холодно. Хочется спать.

Настроение подавленное. Все планы, все надежды рухнули.. Впереди 500 верст такого пути... Может быть плен. В лучшем случае прозябание за границей.

Наш отряд состоял из чинов контрразведки, разведки и конвойной команды штаба, с пулеметами и винтовками Во главе его стоял Полк. Ген. Штаба Байев, и его помощник Полк. Ген. Штаба Энден, к нам присоединился Ген. Б-ве. Всего в отряде было около 150-ти человек.

Из командного состава почти все люди были своя компания, из них я знал раньше только Энден, и поэтому мне пришлось держаться особняком. Я был рад такому уединению, легче было переносить и переваривать в самом себе все прошлое.

Через два дня мы по телеграфу связались с Архангельском. Говорили с Костанди: Архагельск с часу на час должен перейти в руки большевиков. Надо двигаться скорее, так как в гор. Онеге большевики могут отрезать путь.

После этого сообщения настроение в отряде упало и Ген. В-ве совершенно удалился от командования отрядом, сел в уголок, снял свою одежду и начал срезать себе погоны...

Мы двигались почти пешком. Делали около 20-ти верст в день.

Вел отряд Полк. Байев. По прибытии в деревню, каждый раз повторялась та же картина. Вызывались мужики, перед ними делались реверансы и начинались уговоры - дать подводы.

{68} Это шел отряд с оружием, деньгами и продуктами; - Нельзя портить отношения с населением!

Подвод не давали, и со дня на день нам могли отрезать путь.

Тогда я, с несколькими офицерами попросил у Байева денег и разрешения идти самостоятельно. После довольно коротких разговоров, он мне предложил взять на себя ведение транспорта. С тех пор отряд перешел в мои руки.

Мы приходили в деревню, я вызывал старосту, давал ему стакан рому, двух вооруженных людей и прибавлял:- К такому то часу нужно столько то подвод.

Мы пошли со скоростью 40-60 верст. Трудно было идти.- Одна узенькая дорожка, справа большей частью море, слева лес, везде аршина на полтора снегу.

Впереди Онега... Пройдем или нет? Этот вопрос нервировал. Наконец, мы связались с ней по телеграфу.

Большевиков нет.

Мы вошли в Онегу.

Горизонт прояснился. Еще верст 200 с хвостом, и мы у своих в гор. Сороки на Мурманском фронте, а там что Бог даст, - или Финляндия, или защита Мурманска.

Итак из трудного положения мы вылезли и картина сразу переменилась:

Не прошло и часу, как у Ген. Б-ва на плечах появились погоны и куда-то исчезнувшей "штаб" снова выплыл наружу.

Еще через полчаса приказаньице:

"Главные силы отступают по дороге Онега-Сороки, вам надлежит прикрывать их отступление, оставаясь в гор. Онеге, войти в соприкосновение с противником и отступать под его давлением".

Было смешно и горько. Но надо было действовать, и, "штабу" было объявлено, что если он хочет идти с нами, то ему будут обеспечены подводы, и для себя и для канцелярии, а распоряжаться и драться будем мы, когда это будет нужно и где это будет нужно.

А нужно это было немедленно. - "Главные силы", то есть и штаб, и солдаты, были усажены на подводы и двинулись.

Мы {69} же, несколько человек офицеров, вместе с подводами, остались в гор. Онеге. Рассчитывали пробыть там около часу, но пробыли и того меньше. В город влетел кавалерийский разъезд большевиков, и нам пришлось немного подраться.

Разъезд был небольшой. В снегах ему делать было нечего, и он быстро убрался. Мы тоже пошли за своими.

Несколько тревожна была ночь. - Ждали, что большевики насядут. Но они не преследовали.

Самый трудный путь был пройден. Шли мы бодро и быстро. Помню наши стоянки... Мороз градусов 15-20... Приходим в деревню... Встречают нас бородатые, высокие, "косая сажень в плечах" мужики. Входим в избу. - Жарко. И там настоящая русская красота... Баба-хозяйка. Высокая, статная, в старинном русском сарафане... На шее жемчуга.

Трудно было ладить с подводчиками и добиться того чтобы они не растягивались по узенькой дороге. - Вправо и влево снег был такой глубокий, что обогнать было невозможно. Поэтому приходилось соскакивать с саней, бежать по снегу к отстающему и вразумлять его всякими способами. Эта беготня была очень тяжела, и я страшно устал физически.