Стрела Голявкина

- Я без вас не могу.

Скрыться-то особенно негде... вот беда.

- При чем тут мы? Специально подальше уехали, чтобы не мешать тебе работать...

- Я не могу так работать!

- В чем дело? Почему?

- Устроила мне катастрофу да еще спрашиваешь! Разве могу я работать, когда вокруг меня неблагополучие?

- Ты что, так и не работал столько времени?

- Да там кое-что скопилось.

- Где это "там"? Под кроватью, что ли?

- Ну да, под кроватью. Я набросал. Но больше не трогал.

- Там уж все, наверно, слоем пыли покрылось. Не разберешь карандашные каракули.

- Там не очень много...

- Как немного? Сколько?

- Кое-какие рассказы, фрагменты...

- Ты хоть помнишь, что писал?..

- Могу вспомнить.

- Что же ты их под кровать-то сваливал? Разберись, отпечатай! Работай в конце концов!..

Дело в том, что он пишет по утрам, лежа в кровати, подложив под бумагу какую-либо книгу в твердой обложке. Когда я уходила, он писал на польской книжке Ю. Словацкого "О Яне, что сапоги тачал собакам". Небось всю книжку испортил. Напишет - и листки под кровать опускает, и книжку, на которой пишет, туда же, и карандаш, и оставшуюся чистую бумагу. Зевает и снова засыпает. Оттого мы часто спали на отдельных кроватях. А когда встанет, часу во втором дня, поднимать ничего не торопится. Таким образом все у него остается под рукой. Но под кроватью. Дальше хода нет. Все валяется, пока я не примусь разбирать завалы. Отпечатаю. И тогда начинается "отделочная" работа. По сто раз перепечатывать приходится...

- Пойдем пива выпьем, - говорит он.

- Иди один. Мне некогда. У меня дел полно. А ты иди, иди, попей пивка, развеселись, разгуляйся.

- А ты? Никуда не удерешь?

- Хватит меня контролировать! Удеру - не удеру, хватит...

Соблазн выпить пивка перевешивает, и он идет в пивную. Я смотрю вслед. Пальто из итальянского ратина, которое было "справлено" перед моим уходом, потерлось на полах и на рукавах, на сгибе локтей вытертые тусклые заломы, будто он полгода ходил руки в карманы, не раздеваясь.

Я вздыхаю и бегу дальше - в паспортный стол, в отделение милиции, в железнодорожную кассу - все в разных концах города. Меня с пути не свернешь. Надо скорее завершать хлопоты - меня ждут дальние края...

3

Возвращаюсь к маме - кроме нее, никого дома нет.

- Где сын? - спрашиваю.

- ОН пришел и увел сына к вам домой. - Мать смотрит на меня с тревогой.

Я начинаю беспокоиться, раздумываю, что теперь делать.

Сын звонит по телефону:

- Алло, мама, я тут, дома, у папы... Отец меня не отпускает. Приезжай за мной.

- Пусть он сам проводит тебя.

- Он не хочет.

- А я не хочу туда ехать!

- И что же делать? Я не знаю...

- Ты ел там что-нибудь? Тебя ведь кормить надо.

- Тут нечего...

- Ну ладно... Я сейчас приеду...

- Приезжай быстрее!..

4

ОН впускает меня в квартиру, запирает дверь на ключ и ведет прямо к кухонному столу. Линолеум на кухне до черноты затерт сапогами всевозможных приятелей. А на столе и ветчина, и виноград, соки... Ах, лукавый мальчишка, заманил меня! Что, уже переметнулся на отцовскую сторону? Сидит за столом, трескает виноград. А мне по телефону говорил трагическим голосом. Каков фрукт!..

- Посиди с нами, - говорит его отец.

А сын примирительным тоном начинает меня уговаривать:

- Я не хочу уезжать отсюда...

- Я вижу, вы хорошо спелись. Ты хочешь остаться с отцом? Водку будешь с ним пить? Не спать ночами?

- Я не буду пить, - врет отец.

- Так я тебе и поверила! - говорю.

- Давай вместе не уезжать, - говорит сын.

- Это невозможно! Билеты куплены.

- А по-моему, вполне возможно, - говорит отец.

И весь такой смирный, добродушный, хозяйственный, ведет меня в ванную комнату, где показывает зеркало во всю стену со стеклянной полочкой.

- Ты сам сделал? Неужели сам? Что-то не верится...

- Какая разница, сам или не сам...

- Значит, не сам.

- Борька Ручкан посоветовал: сделай, говорит, что-нибудь, чтобы ей было приятно вернуться.

Для моего мужа сделать что-нибудь по дому было настоящим подвигом.

А он выходит на минутку и вносит чемодан, залепленный наклейками разных отелей зарубежных стран, куда ему приходилось ездить по литературным делам. Ничего особенного наклейки не значили, просто модно было их лепить - и все. Щелкает замками и открывает крышку. В чемодане целый ворох красивых женских вещей. Там лежат косыночки, шарфики, кружевные штанишки и рубашечки, легкие платьица и халатики, чулочки, колготочки, туфельки с каблучками и без, и еще, и еще...

- Что это?

- Это тебе.

- Зачем?

- Просто так.

- На это тебя тоже Ручкан надоумил?

- Сам додумался.

- Вряд ли это все мне, - говорю. - Наверно, предназначалось кому-то другому.

Ревнивое чувство неожиданно подкатывает комком к горлу. Я закрываю чемодан и отворачиваюсь. Мне совершенно неохота выяснять, что было без меня: что могло быть, то и было.

- Тебе все это, и никому другому.

- Мне не надо!

- Почему? - Он озадачен и растерян.

- Ты хочешь подкупить меня такими мелочами?

- Я просто хочу тебе что-нибудь подарить.

- Спасибо, не надо. Мне некогда, я пойду. Куда сын делся, не пойму...

Мы нашли его крепко спящим в своей пропитанной многомесячной пылью кровати. Он устал: дальняя дорога была утомительна, и день оказался для него беспокойным.

- Мне не безразлично, что он улегся в грязную постель. Еще заболеет, говорю.

- Тише, тише! Не буди! Постель не грязная. Только раз на ней спал один парень, но он лежал поверх одеяла.

Представляю, сколько парней топталось тут без меня, везде столько грязи...

- Его теперь не поднимешь, - досадую я.

- Подожди, когда проснется.

Мы оставили спящего малыша и вошли в комнату, которая была для нас рабочим кабинетом, спальней, гостиной, мастерской - чем угодно. Стены в картинах, развешанных мной. На всем пыль, заброшенность, серость. Стол не тронут с тех пор, как я от него ушла.

- Что же ты не убираешь место, где живешь, как неудачник какой? Ты ведь талантливый человек. Если можешь написать картины, убрать грязь под ногами ничего не стоит, и надо обязательно это делать!

- Да ерунда!

- Ты просто лентяй! В твоей постели заведутся клопы, блохи, вши и сожрут тебя с головой...

Я достала чистое постельное белье из шкафа, которое когда-то оставила на верхней полке, где оно лежало нетронутое, и перестелила постель. Снятого белья набрался ворох, а корзина в ванной под умывальником была давно заполнена до отказа. Я велела ему завтра же отнести белье в прачечную, совершенно не веря, что он послушается. Ну как хочет!

Я приняла душ, посмотрелась в новое прекрасное зеркало. Блаженная теплая вода стекала с плеча, словно со спелого яблока.

Провинция ходит в общественную баню два раза в неделю, а тут с утра до вечера можно принимать душ...

Он уложил меня в чистую постель рядом с собой.

- Имей в виду, - однако сказала я строго, очень строго, - если мне что не понравится, я уйду навсегда!

- И я больше тебя не увижу? - засмеялся он, видимо, вспомнив свою мать, которая часто так говорила, но никогда никуда не уходила.

- Кроме шуток! Ты больше меня никогда не увидишь...

Он меня победил - ловушка захлопнулась. А когда унес все-таки в стирку свое белье - будто навесил на ловушку замок.

Да бог с ними, с клетками, жесткими рамками, ловушками, в которые ловят тебя обстоятельства. Вообще чем теснее клетка, тем лучше работает фантазия. Просторы реальных возможностей только размывают воображение - оно делается тусклым, и жизнь сводится к обеспечению собственного обмена веществ. Представляю, какие ветвистые фантазии разыгрываются у заключенных за тюремной решеткой. Разница клеток только в том, есть там душ или нет. Каждой женщине все-таки нужна квартира с теплым, ласковым душем, так успокоила я себя.