Том 10. Мертвое озеро

— Что я вас хотела видеть?

— Да.

— Повторяю, что очень.

Марк Семеныч схватил руку путешественницы и, с жаром поцеловав ее, сказал:

— Я постараюсь заслужить ваше расположение ко мне.

— Я хотела с вами поговорить.

— Я счастлив: я вижу, что вы поняли меня.

Марк Семеныч говорил с чувством и с жаром, а путешественница слушала холодно и не без лукавой улыбки.

— Я переменила свое намерение быть гувернанткой, — сказала она.

Марк Семеныч привскочил на своем месте и, глядя с ужасом на путешественницу, сказал:

— Это невозможно! вы шутите!

— Отчего это вас так поразило?

— Потому… потому что я вижу в этом недоверчивость ко мне с вашей стороны.

— Какой вздор! Я просто боюсь обязанностей гувернантки.

— В моем доме вы будете совершенно свободны.

— Благодарю вас! но я именно боюсь вашего дома.

— Вы меня оскорбляете! чем мог я это заслужить! — с горячностью воскликнул Марк Семеныч.

— Какое же тут оскорбление для вас? Я не решаюсь взять обязанности, для которой не готовилась…

— Что же вы думаете делать?

Путешественница задумалась и потом отвечала:

— Я хотела бы, чтоб вы мне дали этот совет.

— Что могу я сделать! доверчивость ваша ко мне слишком слаба! Я буду просить одного от вас: это не предпринимать никаких мер для средств к жизни без моего ведома. Могу ли я надеяться хоть на это? — сказал Марк Семеныч обиженным голосом.

— Очень! тем более что я вам скажу мои планы… Я хочу ехать в Петербург.

— Как! уехать отсюда! — почти вскрикнул Марк Семеныч и прибавил с сердцем: — Что же вы намерены делать там?

— Право, не знаю… но мне кажется, я…

Путешественница запнулась. Марк Семеныч прервал ее, сказав:

— Впрочем, я, кажется, слишком дерзко поступаю. Я не имею права слишком далеко простирать свое любопытство и советы.

— Отчего? я вам даю полное право, — задумчиво отвечала путешественница.

Лицо Марка Семеныча прояснилось, и он наставительно сказал:

— Если у вас и в Петербурге нет никого близких, к чему бежать отсюда? тем более что здесь у вас есть человек, преданный вам и принимающий живое участие в вашем положении. Разве вы не можете испытать себя на этом поприще и потом уже искать другого? К тому ж я переговорил с своей женой: она очень довольна и ждет вас к себе.

— Как, вы уже сказали обо мне?

— Я всё говорю своей жене: мы очень откровенны.

— Вы ей рассказали о нашей встрече? — поспешно спросила путешественница.

— Нет… я этого не говорил… потому что я не знал, понравится ли это вам. Я не люблю ничем стеснять других. Нет! я сказал моей жене, что желаю иметь детей русских и потому возьму им русскую наставницу.

Путешественница насмешливо слушала Марка Семеныча. Он продолжал:

— Вы видите, что я всё уже обработал. От вас теперь зависит успокоить меня уверенностию, что у моих детей будет такая наставница. Докажите, что у вас есть ко мне хоть маленькая доверенность. Вы свободны всегда оставить наш дом, если обязанность эта вам покажется тяжела. Согласитесь!

— Я готова… но на одном условии.

— Всё, что вам угодно.

— Чтоб, кроме детей, на меня не была возложена обязанность развлекать…

— Болтать по-русски с детьми, гулять с ними, — перебил Марк Семеныч, — вот и всё! Жалованье, может быть, покажется вам ничтожно…

— И должность моя у вас в доме…

— Вы убиваете меня! Я должен наконец высказать то, что я от всех скрываю. Слушайте! Вы заставляете меня прикасаться к моей страшной ране, — в волнении сказал Марк Семеныч.

— Замолчите: я не хочу, я… — пугливо воскликнула путешественница.

— Теперь поздно! слушайте: я люблю мою жену, она женщина добрая, благородная, но… воспитание или, может быть, характер… но она мало занимается детьми. Впрочем, ей и некогда: она живет в свете… Я страдаю жестоко, видя, что дети мои отданы в руки наемщицам.

— Разве я не то же самое буду у вас в доме? — спросила путешественница.

— Вы? о нет, нет! Я буду покоен и счастлив, когда увижу вас около моих детей. Они, я замечаю, тоскуют, что нет около них нежного и любящего человека. О, сделайте их счастливыми; у вас столько теплоты и чувства, что вы замените им многое!

Марк Семеныч говорил долго и очень красноречиво в этом роде, так что путешественница видимо была тронута. Марк Семеныч продолжал:

— Я понимаю, что для всякой женщины эти обязанности тяжелы, тем более в ваши года; но вы, верно, не откажетесь помочь отцу в воспитании детей. Я прошу у вас этого, как благодеяния.

Путешественница согласилась через два дня явиться к жене Марка Семеныча с рекомендательным письмом, которое он ей доставит.

В назначенный день и час путешественница села в наемную карету четверкой, потому что летом семейство Марка Семеныча жило в двадцати верстах от города, в своей деревне. По волнению путешественницы можно было заключить, что новое звание, в которое готовилась она вступить, слишком ее тревожит.

Приехав к богатому дому с разными аристократическими затеями, она вышла на лестницу, которая вся была уставлена цветами. Ее отвели в небольшую гостиную, убранную роскошно. Большие двери с зеркальными стеклами, начинавшимися с самого пола, выходили на огромную террасу, обтянутую полосатым холстом и всю уставленную цветами. Терраса вела в огромный густой сад; вдали виднелся большой луг, по которому бегали дети. На столе у кушетки был приготовлен прибор для кофе из дорогого севрского фарфора.

Через несколько минут в комнату вошла высокая женщина, лет тридцати, очень стройная, несмотря на роскошь плеч. Черты ее лица были строгой правильности. Цвет его был белизны необыкновенной, тонкость кожи поразительная. Глаза у ней были серые, очень строгие и быстрые, опушенные густыми темно-красноватыми ресницами, так что издали они казались черными. Несколько бледных веснушек было на ее лице. Но ни красноватость ее волос, ни бледные веснушки не портили ее красоты, а, напротив, делали ее очень оригинальною. Одета она была по-утреннему: вся в белом; дорогой кружевной вуаль накинут был на ее голове; передние волосы были в папильотках. Она быстро окинула с ног до головы путешественницу, или, лучше сказать, новую гувернантку, которая поклонилась ей с большим достоинством и подала письмо.

— Садитесь, — сказала хозяйка дома и стала читать письмо. Окончив чтение, она смело взглянула в глаза своей гувернантки и сказала: — Очень рада, mademoiselle Анет, что буду иметь вас в доме. Об вас так много пишет madame Андерсон…

И она опять окинула с ног до головы mademoiselle Анет, которая довольно смело вынесла этот обзор.

— Хотите видеть своих будущих учениц и учеников? — спросила хозяйка дома после некоторого молчания.

— Очень рада!

Хозяйка позвонила: вошел лакей, и ему велено было привести детей. Дети вошли через террасу в сопровождении желтой, сухой, вертлявой француженки с талиею в рюмочку. Ее впалые желтые щеки прикрывались взбитыми большими пуклями, как бы из тафты.

Дети, сделав реверанс и расшаркиваясь, поцеловали руку у своей матери, которая гладила кого по щеке, кого по плечу.

Француженка, сделав хозяйке почтительный реверанс, спросила, как ее здоровье, и устремила с жадностью свои черные глаза на mademoiselle Анет.

— Дети, вот вам папа взял еще гувернантку; познакомьтесь с ней, проводите ее в сад, — сказала хозяйка дома.

Дети отрекомендовались новой своей гувернантке и повели ее в сад. Уходя, mademoiselle Анет слышала следующий разговор между хозяйкой дома и француженкой, происходивший вполголоса на французском языке.

— Какой гордый взгляд, какие манеры! как будто она вовсе не гувернантка! — сказала хозяйка дома.

— Ваш муж, верно, недоволен нами?

— Нисколько! Он странный: боится, что дети забудут говорить по-русски.

— Да на что им русский язык? они будут жить в порядочном кругу! — возразила француженка.

— Это его упрямство одно!

Mademoiselle Анет очень скоро подружилась с детьми. Старшую дочь звали Софи: ей было лет десять; меньшую — Ольгой; сына старшего — Эжень, а других двух — Серж и Андре.