В разгаре лета

"Эх, голубчик! - возразил сам себе Элиас- Да они попросту не успели. И всех, кого не удалось взять сразу, вылавливают теперь поодиночке".

И все-таки это было ребячеством - бежать с работы. Даже если никакого недоразумения не было, так в десять раз почетнее пойти навстречу своей судьбе, подняв голову. Руутхольм был прав, когда посоветовал ему спокойно работать дальше.

По мнению Элиаса, директор был прямым челове-ком. Не похоже, чтобы в разговоре со своим инженером у него были какие-то задние мысли. Ведь если он хотел содействовать аресту Элиаса, ему достаточно было по-звонить по телефону и сообщить, куда следует, что, дескать, разыскиваемый вами Эндель Элиас находится сейчас там-то и там-то, приходите, мол, и забирайте. А вот что теперь думает Руутхольм, да и все остальные?

Элиасу стало не по себе, едва он задал себе этот вопрос-. "Они мне доверяли, а как я поступил? Значит, они имеют право считать меня предателем? Бежав, я сам признал себя виновным".

Элиас попытался обуздать разбегавшиеся мысли. С трудом, но ему все же удалось подчинить их своей воле, он попытался уяснить себе, за что его причислили к врагам советской власти.

Элиас начал свои рассуждения с того же, что и Руутхольм.

"Кем я был до переворота? Инженером. Впрочем, нет, не простым инженером, а инженером министерства дорог. Иными словами, чиновником буржуазного государственного аппарата. Вот это могло уже многим по-казаться подозрительным. Ведь не все люди смотрят на вещи глазами Руутхольма, уверявшего, что будто никто не станет смотреть на меня косо из-за службы в министерстве в должности инженера. Прислужник буржуазии - вот как обо мне втихомолку говорили. И вполне логично, что новая власть решила Отделаться от прислужника старого строя, так сказать, от приспешника буржуазии".

И все же Элиасу показались наивными такого рода рассуждения. Ведь если бы к нему относились как к приспешнику буржуазии, так не назначили бы его главным инженером советского предприятия.

"Руутхольм, бывший в то время комиссаром, спросил, был ли я членом Кайтселийта или Исамаалийта? Но я не был связан с этими организациями. В министерстве, правда, рекомендовалось вступать в Кайтсе-лийт, но я этого не сделал. Так что по этой части у меня все в порядке.

А социальное происхождение?

Во всех анкетах я писал, что мой отец был "ремесленником. Иногда он нанимал кого-нибудь в подмастерья, а как-то, не то в тридцать четвертом, не то в тридцать пятом году, нанял даже сразу двоих, но большей частью он работал все-таки в одиночку. Ну, в худшем случае мое происхождение можно считать мелкобуржуазным".

Не нашел Элиас ничего подозрительного и в своей деятельности за советское время. Конечно, его критиковали иногда на собраниях, это было, но кого сейчас некритикуют? Зато в последние месяцы его выдвигали, а главное управление наркомата ставило его в пример другим главным инженерам. Даже неловко было перед своими коллегами.

Так Элиас и не сумел ни к чему прийти.

Инженер Элиас никогда не анализировал особенно детально своих отношений с новой властью. Он не осуждал происшедшего год назад переворота. Потеряй он при этом состояние или влиятельную должность, тогда он, может, и злопыхал бы, но у него не было ни того, ни другого. Знания же его и способности новая власть оценила по достоинству. В министерстве дорог корпел над сметами, счетами и прочей писаниной, но при новом строе он стал строителем в самом высоком и широком значении этого слова. Он начал отдаваться работе со всей энергией. Ему даже не раз приходилось вступать в споры с теми, кто замечал в социалистической системе производства только ошибки и недостатки. После переворота бывший заместитель министра советовал ему не вступать в слишком тесную связь с коммунистами. Элиас ответил ему с вызовом, что все настоящие инженеры должны были бы поддерживать коммунистов, этих величайших строителей, каких знала история. На что бывший начальник бросил ему раздраженно в лицо: "Перебежчик!" И вмиг возненавидел Элиаса.

Именно то, что он отнесся с самого начала к советской власти без всяких предубеждений, потом и выбило у него из-под ног почву.

Ночь та была одной из самых счастливых в жизни Элиаса. Вечером они с Ирьей Лийве поехали в Пириту купаться. Ирья не боялась холодной воды и плавала лучше Элиаса. Элиас даже засмущался, но Ирья только, посмеялась над ним. Потом они ужинали в ресторане, пили вино, танцевали до полуночи. Домой пошли пеш-ком. Ирье захотелось пройтись, потому они и не взяли такси. У поворота на Румми Ирья неожиданно поцеловала его, и с этой минуты они начали вести себя, словно дети. Смеялись во весь голос, дурачились, глядели на море, целовались, не оглядываясь по сторонам, словно им было по восемнадцать лет. Да и кого им было бояться? Кроме двоих матросов и какого-то старика, встречных на дороге не было. Пьяноватый старик ухмыльнулся и помахал им рукой. Это развеселило их, они тоже ему помахали, а потом, обнявшись, смотрели, как старик, покачиваясь, отважно одолевал дорогу. А матросы словно бы и не заметили их, промчались мимо чуть ли не бегом.

Справа тихо покачивалось море. Невысокие, едва заметные волны лениво хлюпались в каменную стенку. Ветра почти не было.

- До города еще несколько километров, - сказала Ирья возле Сахарной горы.

- Мне бы хотелось, чтобы наша сегодняшняя дорога и не кончалась, ответил на это он, Элиас.

Ирья остановилась, повернулась, положила руки к' нему на плечи и откинула голову назад. Элиас поцело-вал'ее. Ирья доверчиво приникла к нему. Ему тоже захотелось ее близости, хоть он еще и не отдавал себе отчета в том, что все это значит.

На этот раз их вспутул грузовик, возникший как-то незаметно. Они поняли, что их кто-то видит, лишь после того, как оказались в снопе света. Машина, гремя, уехала к Пирите, а они расхохотались.

Ирья сказала:

- Что только шофер про нас подумал?

- Ничего особенного, - ответил он. - Подумал, влюбленные.

- Значит, все влюбленные так забываются?

- Не знаю. Пожалуй, только те, кто влюблен по-настоящему.

- Значит, и мы по-настоящему? -Да.

- Ты уверен? -Да.

Ирья снова остановила его. Он понял, что может поцеловать ее, более того, понял, что она вся принадлежит ему, и почувствовал себя бесконечно счастливым. Он больше не сомневался, что Ирья по-настоящему любит его.

Некоторое время оба шли молча"

Молчание нарушил Элиас:

- Вот и Кадриорг.

Ничего более умного он сказать не мог, а пора было заговорить. Ликование в его душе делало молчание невыносимым.

Ирья ответила:

- Уже светает.

Открытие, сделанное ими относительно своих чувств, вдруг смутило обоих. Они даже слегка отстранились друг от друга, хотя по-прежнему держались за руки. Ирья уже не отваживалась подставлять ему свое лицо, а он словно бы страшился ее обнять, так странно подействовало на них взаимное признание.

Ирья жила недалеко от Кадриорга. Они поднялись по лестнице - она впереди, он за ней. Ирья открыла ключом дверь и провела его в комнату. Они посмотрели друг на друга, и Элиас начал покрывать ее лицо поцелуями. Оба перестали сдерживаться, В Ирье, когда она уже лежала в объятиях Элиаса, вспыхивал временами стыд, но тогда она приникала к нему еще плотнее. Отчего-то ей хотелось плакать. Элиас не сразу заметил ее слезы, он ощущал только ее пылающее тело, ощущал желание полного, безраздельного обладания. Лишь поцеловав ее в глаза, он почувствовал на губах соленый вкус.

- Ты плачешь? - спросил он нежно.

- Нет-нет. - И она обняла его. - Нет. В шесть утра Ирья сказала:

- Тебе пора уходить.

В семь он и ушел. На улицах царила обыденная утренняя спешка, но Элиас ничего не видел. Он весь был под впечатлением недавних переживаний, продолжал ощущать прикосновение женского тела, близость Ирьи, любовь, любовь, захватившую все его существо.

Теперь Элиас понимал все яснее, как сильно он любит эту женщину. Ему был тридцать один год. До знакомства с Ирьей у него было несколько связей. Но он до сих пор считал, что словом "любовь" называют для красоты обыкновенное чувственное возбуждение, что эта выдумка нужна людям только для того, чтобы не слишком обнажать свои инстинкты. Он и к Ирье отнесся поначалу точно так же, как и к остальным. Но затем он вдруг обнаружил, что не может обходиться с этой женщиной, как ему было привычно. Он все крепче и крепче привязывался к ней. Эта привязанность была ничуть не похожа на те, какие у него возникали раньше. Что это не только желание обладать той, кто ему нравится, пускай даже и до безумия, но нечто такое, чего Он никогда прежде не испытывал. Он вдруг ощутил себя как бы новым человеком. Ощущение это крепло, становилось всеопределяющим. Элиас понял, что полюбил. А теперь, после разлуки с Ирьей, он постиг еще полнее, что значила для него эта женщина.