Цвет черемухи

- А что же ты хочешь? - вскочил Цыпин. - Тебе не нравится, ты руль поверни и кати в город. А лично я... Закончится моя отработка - и аривидерчи!

- Ты городской, а я деревенский. - Усольцев уже не мог сидеть и выскочил на середину. - Мне тут надо. В городе-то я вообще пугалом буду. Если честно, конечно, хватка у нас есть, а зачем она? Что я там буду защищать?

- А тут? - спросила его быстро Рита. - Тут-то ты кого защищаешь?

- Тут я себя защищаю. Того защищаю, который маленький во мне! Я вот в прошлый раз с Надей тут спорил...

- Чокнулись они на ней! - вырвалось вдруг у Лены.

Надя вспыхнула. И тут случилось неожиданное. В комнату вошла Катя, в струящемся, с нежно-лиловыми цветами платье, в босоножках на высоком каблуке. На шее был повязан сиреневый платочек.

Она вошла, несмело улыбнулась как-то всем и никому:

- Извините, что побеспокоила...

Сомов вскочил:

- Проходи, садись.

- Спасибо. - Катя прошла под взглядами всех.

От ее длинных и сильных ног, от ее тела веяло силой и здоровьем. Она села рядом с Надей и взяла ее руки в свои. Впервые Сомов увидел их вместе. И если Катя была хороша какой-то стихийной, диковатой красотой, то Надя была прекрасна классически. Это сразу понял Сомов, как только они оказались рядом.

- Две грации! - воскликнул Цыпин.

Катя повернулась к Сомову:

- Там девушка одна... Если можно, я приглашу ее. Ее знают.

- Кто такая? - заинтересовалась Рита.

- Да кто? - воскликнула Лена. - Будто не знаешь? Розка, конечно! Розка всегда ошивается около Надьки!

Сомова раздражала эта хамоватая Лена. Он видел, как страдал от поведения жены Усольцев, но это настраивало Сомова и против него.

- Позови, конечно...

Но звать не пришлось. В комнату вошла Лукерья, а рядом с ней девушка лет восемнадцати, с белым, без кровинки лицом, на котором болезненно кривились крашеные губы. Глаза у нее были разного цвета. Один темный, другой зеленовато-серый. Волосы - как лен. В белом застиранном платье, в кедах - она походила на девочку-подростка, которую неожиданно вытолкнули на сцену. "А ведь она по-своему красива", - подумал Сомов. Роза поискала глазами, увидела Надю и, совершенно не меняя выражения на лице, подошла к ней.

- Я тебя во сне видела! - Голос у нее оказался низкий, будто простуженный. - Ты чё, мужика любишь? Я его во сне видела. - Она вдруг в упор посмотрела на Сомова. - Во! Его любишь! - Роза широко улыбнулась. Зубы у нее были ослепительно белые. - Ты чё там сидишь? Иди сюда! Меня Катька привела. Я тебя искала, а Катька привела. Катька, дай мне духов, что раньше давала!

- Дам. Приходи, дам.

Роза взяла табурет.

- Пойду сяду... - И села рядом с Бляхиным. - Я у Яшки живу. Я у тебя жить не буду. У тебя мать дерется!

Приход Кати, а потом Розы развеял назревающий скандал. Стали расспрашивать Катю, как там в городе. Потом расспрашивали Розу. Та простодушно рассказывала о своей жизни. Надя отъехала к окну и смотрела на далекий лес. К ней несколько раз подходила Катя. Все видели - что-то тут происходит, но никто не догадывался, что именно.

* * *

Лукерья с Марьей Касьяновной по своей давнишней привычке сидели на лавочке у ворот. Сидеть любили на Марьиной лавке. Осталась она еще от той, первой постройки. Лавка была широкой, из одной толстой плахи. Были у нее и перильца, обвитые гирляндой цветов, вырезанных из корня. Спинка, также сплошная, была резной. В селе знали, что, отбыв срок наказания, заметно постаревший князь отдал дом и имущество молоденькой Агафье и Иллариону Истоминым. Говорили, будто бы они были ему детьми. Да и то верно, фамилии-то им сам князь дал. Иллариону шел тринадцатый годок, и он служил в доме князя. Когда хозяин уехал, Агафья доращивала брата, потом вышла замуж за богатого промышленника из Иркутска. Прожив с ним две недели, померла. Илларион же остался в селе, жил тем, что открыл школу, учил детей. Мужу Марьи Касьяновны Илларион приходился прадедом. Сказывали, что женился он на девушке необычайной красоты, но все время тосковал, писал куда-то письма. А дом переходил от одних Истоминых к другим.

Старухи любили вспоминать что-нибудь из своего далекого детства или из юности. Охотно вспоминали костры, что жгли ребята на конце деревни, гармошку, балалаечки.

К вечеру духота усилилась, едва струился со стороны тайги прохладный воздух. Однако стало ясно, что быть грозе. Марья, жалующаяся на сердце, и в этот раз почувствовала, как оно барахтается в груди, словно хочет выскочить наружу да глотнуть свежего воздуха.

Сразу сделалось тошно, а тело липко покрылось испариной.

- Ох, Лукерья, одна беда: все думаю, упаду, помру, а что с Надей будет?

- Дак ты не падай да не помирай! Мы как коров загоним, чаю со смородиной да валерьяной набухаемся - вот оно и полегчает. К грозе, должно быть, дело... - Лукерья поглядела на небо, но оно было чистым. Однако листья на черемухе сникли, да и береза не колышет ветвями, а ждет чего-то.

- Слышь, Лукерья, Катька-то Мамонтова досель к тебе никогда не ходила, а тут к Наде, гляжу, пришла, после с Розкой - к тебе!

- Гуляют! Пускай себе гуляют... - Не стала Лукерья рассказывать Марье ничего. Однако она знала, что у каждой жизни своя стежка. Где какой стежке встретиться, а где разойтись, никто не знает, да и гадать не стоит.

- А до чего хороша Катька-то! - продолжала Марья. - Прямо как в кино!

- Надо бы Розке платье какое сыскать. Погляди Надино какое. Ей как раз от Нади будет. Нехорошо ей в белом. Ходит как мертвец.

В это время из Лукерьиных ворот, легка на помине, вышла Роза.

- Роза, поди сюда! Поди, доченька! - позвала ее Марья.

Роза, покачиваясь, пошла к ним.

- Чё зовете? Вам чё надо?

- Ты завтра приходи, я тебе платье дам да кофту. Придешь?

Роза присела на корточки и поглядела на старух своими разными глазами.

- Приду... - Потом неожиданно захохотала, обнажив белые зубы. - А твоя Надька-то этого чужого любит!

- Так что? Пусть и любит, - не стала возражать Марья.

Роза вздохнула:

- И ко мне в Линьках один рыбак зимой пришел. Толстый и с машиной. Хотел любить, а сам проспал всю ночь. Зря я его караулила! Чужой-то - твой, Лукерья, да?

- Мой.

- Красивый! Его Катька уведет! Я Катьку голой видела! Мы сёдни с ей на речке мылись. Рыбы и те, однако, колом повставали! Прям как камень тело у ей! А чё жаркое, то жаркое!..

- И скажи на милость - дурочка, а понимает! - удивилась Лукерья.

- Не дурочка я! Ты вечно, тетка, выдумываешь! Это вот Яшка -тот дурачок. Он дерется! - Роза подскочила. - Мурашки по ногам забегали. Счас жених выйдет.

И действительно, вышел Бляхин. Не сказав ни слова, он, опустив голову, пошел по улице.

- Сёдни Яшка рыбу ловит, будет меня ухой кормить! Чё-то на голову давит... - Роза вдруг подошла к Марье и поцеловала ее. - Не скажу, а знаю: ты тайну имеешь! Всю тайну сама поймешь! - И, вновь грубо захохотав, Роза побежала следом за Семеном Бляхиным.

Наверху горы показалось стадо, и сразу же из Лукерьиного дома стали расходиться гости.

Подоив корову, Марья Касьяновна часть молока перегнала через сепаратор, часть поставила кваситься. Надя отправилась в свою комнату. Подъехав к письменному столу, открыла дневник. Сегодня с самого утра она жила неспокойно, все чего-то ждала... И вот под вечер к ней пришла Катя... Она ничего не говорила, а просто села и смотрела на нее. Тогда Надя не выдержала и спросила, правда ли, что она любит Егора? Катя ничего не ответила, но все было ясно... И вдруг она сказала: "Я-то, может, и люблю его, а вот уж как он - не знаю. Ты тоже ведь его любишь?" "Люблю, призналась Надя, - только что я? Меня ведь в расчет брать не надо".

Сейчас, оставшись одна, Наденька горько сожалела, что сказала тогда эти слова. Но она их сказала потому, что все чаще и чаще думала о том, что, конечно, она навсегда прикована к своему креслу.

И все же каждое свое утро она начинала с гимнастики. Проделывала упражнения два часа подряд. От этого у нее укрепились руки, торс, ноги же по-прежнему оставались неподвижными. Она могла выпрямить их, могла встать, но сделать хоть один шаг ей не удавалось. Она стала замечать, что ноги ее худеют... Все ее юное существо протестовало!