Три страны света

– Жаль, очень жаль его; он честный человек, – задумчиво заметил Митя.

Старушка радостно улыбнулась, притянула Митю к себе и, указывая глазами на Катю, тихо сказала:

– Она что-то изменилась к нему! уж не оттого ли, что он обеднел? – пугливо спросила старушка.

– И полноте! – перебил Митя.

– То-то, голубчик, мне бы страшно подумать, что моя дочь такая. Она хорошо знает, что ее мать пуще всего не любит – это спеси да гордости. Она, верно, помнит, что я вам рассказывала, как я вышла замуж за вашего отца. Чем мне ни грозили: и что мои дети-то солдаты будут, а муж непременно пьяницей будет, только потому, что он был музыкант, а его отец был крепостной, да барин отпустил на волю; я на все плюнула! Меня тетка выгнала из дому, ничего не дала, а слава богу, дай всем такого счастья, какое я имела, как жила с ним! Если бы не вы, я его бы не пережила: так мне было тяжело одной. Ах, Митя, кабы твой отец был жив, не горевали бы мы так с тобой, жили бы весело!

И старушка украдкой вытерла слезы и с принужденной веселостию продолжала:

– Ну уж, Митя, как-нибудь пробьемся до сентября! авось, бог даст, справимся. Я бы и не пикнула: слава богу, сыта! да вот что: на вас-то глядя, у меня сердце надрывается. Ни платья, ни сапог, шинелишка холодная, а время зимнее, да ты же еще и кашляешь.

– Ну, что делать, погодите, маменька, вот если мне удастся картина, что я начал… о! я тогда не буду двадцать раз рисовать какую-нибудь тупую рожу, вот как теперь. Все одно и то же за какие-нибудь пять рублей. У меня будут покупать картины и заказывать, а если пошлют в Италию… ах, маменька!

И Митя в каком-то восторге обвил шею матери и заплакал. Долго мать и сын мечтали о будущем счастии. Пробило два часа.

– Митя, пора спать! – заметила старушка.

– Да, пора, прощайте!

И Митя простился с матерью и пошел за перегородку. Долго он еще сидел у стола с карандашом в руках и что-то рисовал. Глаза его блистали, румянец ярко играл на щеках, и веселая улыбка не сходила, с его губ. Портрет толстой купчихи и копия с него были брошены под стол. Свечи догорели. Митя с неудовольствием оставил карандаш и кинулся на диван, но, прежде чем заснул, долго еще кашлял…

Утром, едва рассвело, Катя встала, не спуская глаз с матери, еще спавшей, оделась, накинула старый салоп и шляпку и на цыпочках прокралась в кухню. Через минуту мимо замерзшего окна мелькнула ее тень. В это самое время дверь скрипнула в перегородке, и Митя высунул голову и пугливо оглядел комнату. Улыбка удовольствия разлилась по его изнеможенному лицу при виде пустой кровати сестры, и он проворно притворил дверь.

Пробило девять часов. Старушка перевернулась на другой бок. Митя высунул голову и тревожно смотрел на мать, которая, не открывая глаз, сказала:

– Катя, а Катя? вставай!

Митя на цыпочках прокрался в кухню и стал шуметь в ней.

– А, ты уж встала, ну?.. сейчас, сейчас… заболталась с вечера! – пробормотала старушка и замолкла.

Митя выглянул из кухни и, видя, что мать опять заснула, прокрался в свой угол и занялся около своей картины. Он так углубился в работу, что не слыхал, как старушка проснулась. Она сидела на постели и ощупывала голову и грудь.

– Катя, Катя! – слабым голосом сказала старушка.

Митя кинулся в комнату и быстро спросил:

– Что вам?

– Катю мне нужно! пошли ее ко мне, Митя! – и, как бы рассуждая сама с собою, она продолжала: – Верно, это я вчера в сенях простудилась?.. Что-то так тяжело!.. да где же Катя? – с сердцем спросила старушка.

– Я ее послал купить мне красок, – отвечал Митя из-за перегородки.

– Уж, право, Митя, мне, признаться, не нравится, что ты ее стал так часто усылать из дому: она девушка молодая, чего доброго, еще встретится кто с ней да… Ох! – вскрикнула вдруг старушка: – что-то колет в грудь!.. Митя, вынь хоть ты мне фуфайку из комода: такой холод здесь!

– Истопить, что ли? а вы полежите, – сказал Митя, выглянув из двери.

Старушка горько улыбнулась и сказала:

– Истопить?.. ах, Митя, Митя! у нас еще вчера дрова все вышли.

В кухне послышался шорох. Митя кинулся туда, а старушка радостно крикнула:

– Катя, что ли?

Ответа не было. Из кухни слышался шепот. Старушка с беспокойством стала прислушиваться, и вдруг на ее лице показались сильное беспокойство. Она стала одеваться И крикнула:

– Митя! да с кем это ты говоришь?

Митя, бледный, вошел в комнату: руки его дрожали, губы как-то странно улыбались.

– Кто? Катя? – спросила мать.

– Нет!.. это… Дарья приходила… спрашивать, нужна ли она сегодня? – задыхающимся голосом отвечал Митя, стараясь повернуться спиной к матери.

– Она не нужна сегодня тебе? – радостно спросила старушка.

– Нет, нужна, – отрывисто отвечал Митя.

Старушка тяжело вздохнула.

Через десять минут все было прибрано старушкой, которая охала, что Катя долго нейдет и что у ней боль в груди.

Митя, не отвечая на вопрос "куда он?", накинул шинель и ушел. Через четверть часа Катя возвратилась домой, а вскоре за ней воротился и Митя. Старушка, поворчав, улеглась на диван, жалуясь на холод. Катя села шить, прибрав все в кухне и в комнате. Кушанье не готовилось, потому что не было дров. Митя сидел за работой, по временам вставал и ходил скорыми шагами за своей перегородкой. Вдруг сильный стук раздался из кухни. Старушка вскочила с дивана и кинулась туда, Катя, побледнев, тоже привстала, и Митя поспешно раскрыл свою дверь.

– Что, дома? – громко, насмешливым голосом спросил кто-то,

– Дома, пожалуйте к нему! – холодно отвечала старушка, возвращаясь в комнату. – Митя, к тебе пришли, – сказала она.

Позади старушки шла высокая, стройная женщина. Черты лица ее были неуловимы: оно было изрыто страшными рябинами; глаза дико блестели под нависшими веками, густые брови были местами как будто выжжены; черные волосы резко выставляли глубокие рябины на открытом лбу. Она как-то надменно улыбалась, идя позади старушки.

– Катерина Петровна, здравствуйте, – закричала, смеясь, высокая женщина и сделала было шаг к Кате, но старушка заслонила ей дорогу и, указывая на дверь к Мите, сказала:

– Нет-с, сюда!

– Я знаю дорогу! – нагло отвечала высокая женщина и опять крикнула Кате:

– Ишь, какая гордая! не хочет и поклониться мне! ха, ха, ха!

Митя распахнул дверь. Смех замер на губах высокой женщины: потупив глаза, молча вошла она за перегородку.

Старушка с ворчаньем улеглась снова на диван, а Катя, закрыв лицо шитьем, сидела неподвижно.

Высокая рябая женщина была та самая натурщица Дарья, которую старушка так не любила. Благодаря болтливости соседок старушка узнала, что Дарья была очень коротка с ее сыном еще до ее приезда в Петербург… Она боялась дальнейших последствий этой старинной связи.

За перегородкой слышалось шептанье и грубый смех Дарьи, в котором было что-то дикое и натянутое.

Не прошло часу, как Дарья громко сказала:

– Я устала и есть хочу!

– Еще хоть десять минут, – умоляющим и тревожным голосом сказал Митя.

– Десять да десять минут – вот тебе и целых полчаса! – бормотала Дарья.

Старушка, нахмурив брови, поднялась, вошла в кухню, и скоро застучала тарелками.

– Катерина Петровна! мне, что ли, ваша матушка-то готовит кушать? а? – тихо спросила Дарья, потягиваясь и выходя из-за перегородки. – Уф! что-то устала, да и холод какой у вас сегодня!

И Дарья повернулась спиной к Кате и сказала:

– Потрудитесь-ка застегнуть мне платье.

Катя, побледнев, с ужасом глядела в кухню.

– Ну, что же?

И Дарья захохотала.

– Дарья! перестань! ты не в трактире! – грозно сказал Митя.

– Господи, уж будто я не вижу, где я! разве нельзя и смеяться при его сестре? ишь, как важно! за завтрак хочет, чтоб я два часа сидела, да еще и не пикнула! Ну-с, а вы устаете, Катерина Петровна? – спросила Дарья у Кати.

Митя быстро выскочил из-за перегородки и закричал:

– Замолчи!

Дарья вся вспыхнула.