Том 3. Лица

Роман А. С. Серафимовича (1863–1949) «Железный поток» (1924) – плодотворная попытка показать превращение разнородной людской массы в монолитный коллектив. Критические замечания в адрес Серафимовича объясняются высокой требовательностью Замятина к художественной форме, к точности и ясности языка.

…стихи Кириллова, Полонской, Орешина – одинаковы, как гривенники… – Владимир Тимофеевич Кириллов (1889–1943) – поэт «Кузницы». О Полонской см. наст, изд., т. 2, с. 588. Как и в ряде других оценок, Замятин весьма субъективен. В частности, он недооценивал поэзию Петра Васильевича Орешина (1887–1938), одного из наиболее ярких поэтов есенинского окружения. Между тем взгляды Орешина и Замятина на литературу во многом совпадали. Так, он уже в начале 1920-х годов показал не только созидательную, но и разрушительную силу революции:

Как и Замятин, Орешин считал, что без живого человеческого сердца «немыслимо никакое настоящее творчество» (РГАЛИ. Ф. 1563. Оп. 2. Ед. хр. 12).

…не фальшивая Мейерхольдовская, а настоящая «земля дыбом»… – В 1923 г. для Театра Вс. Мейерхольда поэт и драматург Сергей Михайлович Третьяков (1892–1939) осуществил по пьесе М. Мартине «Ночь» свою переделку под названием «Земля дыбом», которая была в том же году поставлена.

Изжога остается от Ляшко – «Стремена». – Николай Николаевич Ляшко (наст. фам. Лященко, 1884–1953) – пролетарский писатель прозаик; явился одним из родоначальников «производственного романа».

Этот художник – явно – из АХРР. – АХРР (Ассоциация художников революционной России, с 1928 г. – АХР – Ассоциация художников революции) – объединение художников, существовавшее в 1922–1932 гг.

…быть литературным Кювье… – Имеется в виду знаменитый французский зоолог, реформатор сравнительной анатомии, палеонтологии и систематики животных Жорж Кювье (1769–1832), который установил принцип корреляции, соотношения органов, на основе которого реконструировал строение многих вымерших животных.

…Луначарский взял под высокую руку некоего Островского. – Имеется в виду статья А. Луначарского «Об Александре Николаевиче Островском и по поводу его» (Известия. 1923. 12–13 апреля).

Перегудам. От редакции «Русского Современника» ^*

Впервые: Русский современник. 1924. № 4. С. 236–240.

Печатается по: Замятин Е. Я боюсь. С. 123–131.

Статья написана в ответ на критику журнала «Русский современник» и, в частности, статьи Замятина «О сегодняшнем и современном».

Материалы журнала, в создании и редактировании которого велика роль Замятина, подвергались ожесточенным нападкам со стороны критиков, стоявших, как они полагали, на пролетарской платформе. Так, 5 ноября 1924 г. в «Правде» была помещена статья К. Розенталя о 1–3 номерах «Русского современника» со следующим пассажем: «нэпман с Ильинки, кандидат в Нарым и буржуазный интеллигент, тоскующий по „ценностям“ буржуазного мира и мечтающий об их возвращении, нашли в „Русском современнике“ свое сегодняшнее выражение».

В написании статьи «Перегудам» принимал участие К. Чуковский. 24 ноября 1924 г. он записал в дневнике: «…мы с Замятиным написали отповедь нашим ругателям. Идея статьи моя. Я предложил взять стихотворение Пушкина и раскритиковать его на манер Родова, предложил взять лесковского Перегуда из „Заячьего ремиза“, я сильно переделал то, что написано Замятиным, но он ведет себя так, словно статья написана им одним» (Чуковский К. Дневник. 1901–1929. М., 1991. С. 292). После дополнительной замятинской доработки статья была отправлена в цензуру, где встретила сильное сопротивление. В связи с этим, как свидетельствует К. Чуковский, авторами было решено снять окончание статьи. В результате в журнале были напечатаны лишь первые две ее главки.

В настоящем издании статья печатается полностью по публикации А. Ю. Галушкина, в которой 3 и 4 главки воспроизводятся по автографу Замятина, хранящемуся в ИМЛИ (47. I. 195).

В связи с тем что сохранившееся в «Чуккокале» и опубликованное Е. Ц. Чуковской окончание статьи (Книжное обозрение. 1989. 5 мая) содержит существенные разночтения с главками из замятинского архива, приводим этот вариант:

«Впрочем, довольно шутить. Когда этакие вот армянские анекдоты о себе читают Ахматова, Пильняк, Пастернак, Сологуб, Замятин, Шкловский, Эфрос – им, вероятно, только смешно. Но молодой поэт из „Перевала“ полез от такой критики в петлю.

В письме группы писателей, оглашенном на летнем Литературном Совещании, справедливо было сказано, что такая критика „не достойна ни литературы, ни революции“. И не менее справедливы слова председателя Совещания тов. Я. Яковлева: „Наша критика не только не выдержана, она отсутствует… У нас печатаются рецензии по дружбе, по знакомству. Это иначе, как разложением, назвать нельзя“.

Да, иначе, как разложением, это назвать нельзя. И микроб, вызывающий его разложение, – многоименный Перегуд. Пора же наконец понять, что услужливые друзья-перегуды для революции опаснее врагов. Опасны они не только потому, что на огромных страницах нашей эпохи пишут скверные анекдоты, но еще и потому, что большие идеи снижают до безграмотно-мещанского уровня.

Все знают этот случай: однажды Ленину попался на глаза плакат с надписью – „Царствию рабочих и крестьян не будет конца“, и Ленин распорядился, чтобы этот безграмотный плакат тотчас же и подальше убрали. Если этот плакат не был написан, скажем, Розенталем, то это вышло совершенно случайно: в мировоззрении любого Перегуда столько же квадратных вершков, сколько их в этом плакате, и этими вершками измеряется кругозор нового мещанина.

Мещанство в мире создано было в седьмой день, – в тот самый день, когда господь бог, обозрев вселенную, нашел, что все „добро зело“, и… почил от дел своих. Это – миф о бессмертном мещанине всех времен и народов. Розентали, Лелевичи, Родовы, Садки – все они живут в седьмой день, дальше семи они не умеют считать: восьмого, тысячного дня впереди – они не видят. И если Ленину было ясно, что сегодняшнее – это только переходный период, за которым безгосударственный и бесклассовый строй, то Перегудам ясно, что переходный период – это седьмой день, что он хоть и переходный – но не преходящий. Потому-то Перегуд-Розенталь и торопится записать в свой синодик, что для „Русского Современника“ сегодняшнее – это „преходящее, как преходящ сегодняшний день, и так же покрывается современностью, как сегодняшний день эпохой“.

Для мещанина, конечно, нет большего преступления, чем думать о великом завтра, какое ждет человека: еще бы, ведь это нарушает самодовольный покой седьмого дня! В этом преступлении „Русский Современник“ охотно сознается: у нас есть вера в то, что человеческое завтра будет прекрасно, что оно будет лучше, чем сегодня, что – конечно – будет непохоже на вчера. В это мы верим и думаем, что тут диалектически мыслящие коммунисты едва ли окажутся на стороне Перегуда, воображающего себя Иисусом Навином и готового воскликнуть: „Солнце, стой!“ Мы склонны думать, что солнца остановить нельзя, и что это завтра, когда будет сделан „прыжок из царства необходимости в царство свободы“, – придет неминуемо.

Смешно было бы здесь заявлять: мы знаем, что дважды два четыре, мы знаем, что между вчера и завтра должно быть сегодня, что мы принимаем революцию. Одинаково наивно сказать солнцу „стой“ или сказать ему „вернись обратно“. В „Русском Современнике“ таких наивных людей нет. Писателю, художнику, может быть, больше, чем кому-нибудь, ясно: нет путей назад, и, чтобы делать большое дело, чтобы идти с большой эпохой, – литературе органически необходимо дышать большим воздухом революции – дышать глубоко, полно, свободно.