Парк

- Месяц... чуть больше. Не мог же я ее выгнать...

- А потом сможешь?

- Она сама уедет...

- А ты хочешь, чтобы она уехала?

Вопрос неожиданный. Хочу ли я? Еще недавно очень хотел.

- Да мне все равно...

Разговор прерывается, но чувствую, у Друга есть еще что сказать...

Ночью, когда, вернувшись домой, мы раздеваемся, она делится впечатлениями:

- А откуда у них столько всего?

- Чего всего?

- Хрусталь, посуда, картины, мебель... И квартира такая большая...

- Откуда я знаю... Отец его всю жизнь на хорошей работе... Зарплата высокая... Подарки... А что это тебя вдруг заинтересовало?

- Интересно же... Я никогда такого не видела...

Тушу свет.

К трем часам съедены все креветки, выпито пиво. Говорить вроде уже не о чем. Пора расходиться. Но Счастливчик держит нас мертвой хваткой. Он выглядит совершенно трезвым, только разговорчивей обычного, и отвергает все попытки встать из-за стола.

- Я вас знаю... Из-за длинных кудрявых, с сильной проседью волос он похож на цыгана. - Расползетесь по углам, потом собери вас...

- Да нет же, - пытается убедить его Писатель, - завтра, послезавтра, когда скажешь, договоримся и встретимся.

- Никаких завтра. Мы должны вместе встретить рассвет...

- Неудобно же. Мы шумим. Мешаем спать.

- Здесь этому только рады... Как ты? - обращается ко мне за поддержкой. Устал?

Я не устал, мне очень хорошо сейчас с ребятами, но ради приличия тоже говорю о том, что не хотелось бы злоупотреблять гостеприимством.

- Да перестаньте болтать ерунду! - искренне сердится он. - Перед кем неудобно? Я же вам объясняю: здесь рады будут, если мы просидим так до конца жизни... - Обводит взглядом наши сонные лица (Алик уже прикрыл глаза и неуверенно посапывает). - Ну, ладно, раз так - едем есть хаш. Надо растрясти вас немного.

- А где ты его сейчас найдешь? - не открывая глаз, довольно заинтересованно спрашивает Алик.

- Было бы желание. Найдем... Ну что, поехали?..

Вываливаемся на улицу. Ловим какой-то старенький автобус и ползем на нем в гору, где в парке, по уверениям Счастливчика, варится для нас хаш.

Друг сидит прямо за мной. За вечер он не сказал мне ни слова. Но я-то его знаю - усыпляет бдительность. Рано или поздно обязательно последует очередная атака с привлечением самых доказательных, самых справедливых доводов...

Сразу стало понятно, что дело, из-за которого он пришел, важное и неотложное. Иначе у него не бывает. Только ЧП! Полная мобилизация сил! Предельная самоотдача! И обязательно из-за чего-нибудь очень справедливого. Во имя правды!

Играет желваками, воротник поднят, голос глухой, сдавленный, папироса отброшена в сторону, как разряженный и уже бесполезный револьвер.

- Есть разговор!

Накрапывает дождик. Судя по состоянию небосвода, он неизбежно усилится. Поблизости никакого укрытия. Можно пойти в контору, рабочий день закончен. Но там еще есть люди, и это его вряд ли устроит...

Показываю на небо:

- Что будем делать?

Он не слышит моего вопроса.

- То, что ты вчера сказал, - правда?

- А что я вчера сказал?

- Ну насчет Вики?

Ого! Как свободно произнесено это имя! Будто всю жизнь о ней беседуем.

- А что именно тебя интересует?

Он отступает на шаг и торжественно, как судья, узнавший о неожиданно всплывшем и неоспоримо уличающем преступника факте, изрекает:

- Ты сказал, что тебе все равно, уедет она или нет?

- Ну, предположим, - соглашаюсь я - а ты-то что так волнуешься?

- Потому что мне не все равно.

- Что не все равно? - Никак не могу понять, куда он клонит.

- Уедет Вика или нет.

- Ты хочешь, чтобы она уехала?

- Нет, я хочу, чтобы она осталась.

- Зачем?

- Я женюсь на ней! - сообщает он гордо, как о вступлении в ряды Сопротивления в канун страшной угрозы для Родины. - Ты не любишь ее, продолжает он. - Ты сам сказал. И рано или поздно все равно бросишь. А она заслуживает другого отношения.'

- Когда ты это понял?

- Неважно. Ты же не женишься на ней никогда? Со мной ей будет лучше. Согласись...

Можно подумать, что он убеждает отдать ему что-то на хранение.

- Да что ты у меня согласия спрашиваешь? Может, у нее спросим?

Тут он чуть-чуть смущается, косит взглядом в сторону, на кусок ржавой трубы. Очень она его заинтересовала.

- Я спросил, - признается после тщательного изучения трубы, - она согласна.

- Что?! Ты говорил с ней?!

Поднимает на меня свои честные глаза и принципиально выдерживает мой взгляд.

- Да. Я сказал, что хочу на ней жениться, и она согласна.

Все это звучит неправдоподобно, как глупый розыгрыш, - и то, что он решил вдруг жениться, и то, что она ответила согласием.

Тем не менее спрашиваю:

- В таком случае при чем тут я? Женитесь, если обо всем договорились.

- Ты же мой товарищ! Это уже смешно.

- Зачем же ты вел с ней эти разговоры, если товарищ?!

- Из-за нее. Со мной ей будет лучше. Ты не можешь это отрицать! Я сделаю для нее все!

- Мне надо с ней поговорить.

- Нет! - решительный взмах руки.

- То есть как это нет?

- Прошу тебя... Не надо ее мучить.

Обойдя его, иду домой.

Но он находит способ остановить меня.

- Она не хочет с тобой говорить! - кричит он вдогонку. И я замедляю шаг.

- Она сказала. - Чувствую, что он говорит правду. - Честное слово. Поэтому я приехал... Она боится.

- Чего боится?

- Тебя... - Он укоризненно насупился. - И я тоже против. Ей сейчас нужно отдохнуть.

- Она дома?

- Нет, - ставит он последнюю точку. - Она у нас. Маме я все объяснил...

В комнате все прибрано. "Граф Монте-Кристо" поставлен на свое место в шкафу рядом с "Тремя мушкетерами". Из-под пепельницы на столе торчит бумажка. Но это не записка, а квитанция комиссионного магазина на 80 рублей, заплаченные за платье. Почему она не выбросила ее, а, аккуратно сложив, оста вила на видном месте?..

Квитанция лежит на том же столе, где двумя месяцами раньше стоял гроб мамы. И горечь, которую я ощущаю, рассматривая ее, такая же острая, как тогда, в день похорон...

Аллеями парка Счастливчик выводит нас к огромному пивному павильону "стекляшке".

Сквозь запотевшие стены, как в аквариуме, просматривается все пространство, заставленное столами и перевернутыми стульями. На одном из столов возвышается кастрюля, рядом на стуле дремлет человек.

Счастливчик стучит пальцем по стеклу. Человек просыпается и, радостно замахав руками, бросается открывать дверь.

- Это мой друг, - предупреждает нас Счастливчик, - никаких денег, обидите человека.

Дверь распахивается. Очень старенький, очень вежливый человек ведет нас к центру зала и, извинившись за то, что придется подождать с полчасика (хаш еще не дошел до кондиции), усаживает за стол.

Заглядываю в кастрюлю. Хаш вполне готов, но, видимо, старик хочет, чтобы мясо полностью отделилось от костей. Рядом с кастрюлей - стопка глубоких тарелок, ложки, завернутые в газету; в полукилограммовой банке, обвязанной марлей, - уксус с натертым чесноком. Все принесено из дома, как, впрочем, и сама кастрюля. Старик похож на охранника: на цепочке, привязанной к пуговице мехового жилета, болтается металлический

свисток.

Подернутая янтарно-желтой пленкой, густая прозрачная жидкость тихо и ровно урчит. Над верхним, кипящим слоем вьется парок, аромат которого оказывает прекрасное противосонное действие. .

- Хорош хаш? - Он не скрывает того, что хаш интересует его только как предлог: надо же с чего-то начать разговор. - Мы с тобой так и не поговорили толком.

- О чем?

Не замечает моего откровенно насмешливого тона. Или делает вид...

- Скажи честно, ты не веришь в мою идею? Или... - он выдерживает многозначительную паузу, - или просто не хочешь мне помочь?

Ну как объяснить хотя бы часть того, что ощущаешь? Даже не пытаюсь этого сделать. Конечно, я не совсем справедлив сейчас, не такой уж он человек, чтобы только из-за своей диссертации стараться. Но то, что в конечном итоге он ее защитит, - это факт. И я говорю ему об этом, чтобы отвязался.