Молодость с нами

Приведи своего молодца, и живите с отцом вместе. Ты что, обалдела — бросать его одного!”

О том, что произошло в семье, он однажды рассказал Любе. “А вот мой отец, — ответила Люба, — ушел

от моей матери, когда мне было восемь лет. И все равно я его очень люблю и горжусь им. Он слесарь-

лекальщик высшей квалификации. Когда я училась в школе и в техникуме, до самого моего приезда сюда, мы с

ним часто встречались. Он любил бывать со мной. А когда я получила диплом об окончании техникума, он

повел меня в ресторан отпраздновать окончание. Мы там долго сидели, и он мне сказал: “Ты уходишь в

самостоятельную жизнь. Я хотел бы, чтобы ты никогда меня не осуждала. Ты взрослая, и я могу тебе сказать

правду: я ушел от твоей матери, потому что ее разлюбил. А жить без любви — это не только отвратительно для

самого себя, но и аморально. А почему разлюбил — история долгая. Не в ней суть. Суть в том, что разлюбил”. Я

его поняла, моего папу. Я его и раньше-то не осуждала. Ведь странное дело — наши родители тоже не старики.

Почему мы, дети, имеем право любить, а они нет? Мне кажется, что ваша сестра совершенно неправа, что она

ошибается и поступает плохо”.

Люба всегда рассуждала здраво и умно, это-то и останавливало Костю в его порывах. Вот он раскроет

перед нею всю свою душу, а она ответит какой-нибудь рассудительностью. Что тогда? Стой и хлопай глазами?

Она казалась ему умнее его. Он думал, что ей с ним скучно и встречается она с ним, и письма пишет, и

фотокарточки дарит ему только из учтивости: пограничник, мол, нелегкая служба, надо его хоть чем-нибудь

поддержать.

Зима теперь позади, шел апрель, теплый и светлый, снег остался только в оврагах, лежал там синими

пластами, канавы вдоль дорог превратились в реки, всюду шумели ручьи и водопады, всюду, куда ни глянь,

сверкала под солнцем вода, земля дымилась, и тысячи птиц наполняли воздух разноголосым пением.

В один из таких дней Костя встретился с Любой на старой мельничной плотине. Плотина была из

огромных валунов, прочно спаянных цементом, — она простояла бы тысячу лет, сдерживая напор воды в речке,

превращавшейся весной в мощный поток, но ее во время войны взорвали посередине, вода билась и грохотала в

проломе, через который был перекинут дощатый, зыбкий мостик. Рядом с плотиной стояло такое же, из

валунов, несокрушимое здание бывшей мельницы, где еще сохранились шкивы и трансмиссии, какие-то

зубчатые колеса и валялись обрывки мешков.

Здесь, на мостике, глядя в ревущий поток, Костя и ожидал Любу. Она пришла, одетая по-весеннему, в

жакетке, под которой было легкое платье. Странно выглядели на ней облепленные грязью резиновые сапоги, в

которых она преодолела три километра апрельской распутицы. Видно было, что нелегко дались ей эти

километры. Брызги грязи — правда, она уже пыталась их счистить — были видны на коленях, на подоле платья,

на жакетке. Прыгала, поди, через ручьи, брела через разводья, подобрав подол, скользила, спотыкалась — и все,

по мнению Кости, из учтивости, из желания не обидеть пограничника, у которого такая нелегкая служба.

Ну пусть из учтивости она пришла и ни по какой иной причине, — Костя не может остаться истуканом в

такой буйный весенний день. Он ей все скажет. Вот посидят тут немножко, постоят на берегу потока, он

соберется с силами и скажет.

Они ходили и стояли два часа, говорили о чем угодно, многое уже было сказано, только не то, о чем хотел

говорить Костя. Они ходили рука об руку. Костя мял и тискал Любины пальцы, не задумываясь, больно ей или

не больно, а она не показывала вида, что ей очень больно, что Костя даже кожу стер на ее мизинце.

В конце концов Костя понял, что и в этот день ничего не скажет; он стал противен самому себе, и на

душе у него стало пасмурно. Он уже хотел сказать, что ему пора на заставу, как его окликнули:

— Товарищ лейтенант!

Возле плотины стоял ефрейтор Козлов с автоматом на ремне через грудь.

— Товарищ лейтенант! — повторил Козлов. — Тревога! Капитан послал за вами.

Костя быстро пожал руку Любе, вдруг схватил ее за плечи, за шею, неумело, неуклюже привлек к себе и

поцеловал в губы, не стесняясь ни Козлова, ни яркого дня — никого и ничего.

Он бросился за Козловым, а Люба стояла над потоком, растерянная, испуганная и счастливая.

На заставе капитан Изотов объявил, что через границу на ту сторону хочет прорваться нарушитель. На

рассвете его заметила путевая обходчица, он перебежал полотно железной дороги, на песке остались его следы.

Это было в восьми километрах от линии границы. Сейчас след потерян. Подняты все силы на поиски. Он,

Изотов, распорядился уже об усиленной охране границы.

Пошла напряженная жизнь. Костя то дежурил возле телефонов, пока на границе были капитан Изотов и

старший лейтенант Андрющенко, то выходил с солдатами на местность, а у телефона сидели Изотов или

Андрющенко. Телефоны звонили, передавались распоряжения, принимались донесения, на заставу приезжали

подполковник Сагайдачный или офицеры из штаба отряда.

Так продолжалось четверо суток. Четверо суток пограничники то нападали на след человека, шедшего в

сторону границы, то теряли след. Был такой момент, когда думали, что человек уже в западне. Его заметили на

озере, которое он переплывал, толкая перед собой бревно. Но когда обогнули озеро и вышли туда, где

нарушитель должен был вылезти из воды, его там не оказалось: он обманул пограничников, вылез где-то в

другом месте и пошел по ручьям, по топям, по канавам. Его обнаруживали еще дважды, и снова он ускользал,

все приближаясь к границе. К концу четвертых суток предполагали, что он уже совсем близко возле нее, в

районе заставы капитана Изотова.

Напряжение росло. Офицеры видели, что им противостоит очень умелый, ловкий и от этого вдесятеро

опасный враг, который рвется к границе, чтобы уйти за ее черту. Что он несет, этот неуловимый лазутчик? Какие

сведения о нашей промышленности или армии? Какие секретные данные выкрали у нас агенты врага? Чем это

может грозить впоследствии?

На рассвете пятых суток, сидя в дозоре возле вспаханного с осени поля, увидал нарушителя и Костя

Колосов. Нарушитель мелькнул в кустах, Костя успел разглядеть, что это крупный, высокий человек в

брезентовой куртке; на спине у него был рюкзак.

— За мной! — приказал Костя, устремляясь туда, где мелькнул нарушитель.

Вслед за ним сорвался с места сержант Локотков, на длинном поводке у которого была злобная Пальма.

Ефрейтора Козлова и повара Сомова Костя послал в обход с фланга, а молодой солдат Коршунов помчался назад

с донесением о том, где обнаружен нарушитель.

Костя бежал, на ходу вытаскивая из кобуры пистолет и посылая патрон в патронник. Вот она, та минута,

ради которой живет и годами учится пограничник. Та минута, когда он должен выполнить свой долг перед

страной, перед народом, когда линия границы проходит через его сердце.

Добежав до места, где был замечен нарушитель, Костя увидел, что там уже никого нету, что Пальма

мечется из стороны в сторону — весенняя вода мешает ей взять след.

Вдруг Пальма устремилась через кусты по прямой, она мчалась так почти километр. Костя и Локотков

задыхались, а Пальма рвалась, давилась в ошейнике молча и яростно. Костя сказал:

— Отпустите! Пусть догоняет. Иначе он уйдет. Слышите, Локотков?

— Нельзя, товарищ лейтенант! Опасно.

— Он же уйдет, пока мы тут рассуждаем! Бросится в реку, а там рукой подать до границы! Отпустите

собаку! — крикнул Костя.

Локотков остановился, сказал: “Эх, товарищ лейтенант!” — и спустил Пальму с поводка. Она скрылась в

чаще кустарников, и там вскоре послышался ее отчаянный лай.

Костя с Локотковым бежали изо всех сил, они слышали, как за ними шлепают по воде и грязи размокшие