Секретная миссия

Он подумал, что если сейчас же не займется делом, то наверняка сойдет с ума.

Было чуть больше трех часов ночи. Оставалось почти полтора часа на какие-то шестьдесят километров до города Фао.

Сверкающий ключ весело вошел в замок зажигания. От легкого поворота ключа машина завелась мгновенно и, повинуясь всё еще дрожащим, но опытным рукам Щасливкинда, понеслась вперед, к последнему акту этой великой драмы.

Шоссе тянулось вдоль огромного нефтяного трубопровода, и наш герой думал, с какой бы легкостью он мог взорвать его. Потом машина взлетела на изящный мост через ту же реку Шатт-эль-Араб, показавшийся Щасливкинду тоже подходящим объектом для диверсии. Вообще, в нем возрастала агрессивность. А уж когда машина помчалась мимо знаменитых нефтяных месторождений Зубайр и Румайла, он только огромным усилием воли остановил себя от совершения террористического акта международного класса.

Наконец, ровно в четыре утра, машина остановилась у входа на пляж приморского города Фао. Над Ближним Востоком стояла глубокая ночь, но это не касалось пляжа города Фао. Его заливал светом гигантский, чудовищной силы прожектор, установленный на устремленной в небеса мачте. Но не пляж был целью этой феерии света, а огромный, высотой в пятиэтажный дом и шириной с триумфальную арку портрет Саддама Хусейна. Исполненный в цвете, вечно живой президент не смотрел вдаль, не мечтал о счастье своего народа, не проклинал сионизм и империализм, а просто улыбался. Он так просто улыбался, что никому, даже "израильскому разведчику" Щасливкинду, не пришло бы в голову кинуть в него какой-нибудь гадостью, ибо так могли улыбаться только любящие детей люди, только люди, верные своим женам, только люди, отдавшие лучшие свои годы борьбе за счастье своего народа. И, несмотря на огромность, портрет не подавлял, а наоборот, притягивал к себе, звал погладить пушистые усы, провести указательным пальцем по многочисленным морщинкам, появившимся не вследствие какой-то там старости, а исключительно благодаря улыбке.

И Щасливкинд, заперев машину, пошел к нему. Он не испытывал страха. Он знал, что под этим портретом с ним не может случиться ничего плохого. Лишь только покалывала совесть, ибо деяние, во имя которого он находился здесь, могло несколько повредить святому, изображенному на портрете...

Такова сила искусства...

Он подошел к основанию портрета в виде огромного бетонного прямоугольника; сев на песок, прислонился к его прохладной, отполированной тысячами иракских спин поверхности, и устало закрыл глаза. Вот уже почти сутки, как он не спит. Ну и работенка у этих разведчиков!

И мгновенно заснул.

Очнулся он от настойчиво повторяемого "Эй! Эй! Эй!". Открыв глаза, несколько секунд, в полнейшем безумии, осматривался, затем вспомнил, где и зачем он... и проснулся. "Эй! Эй!" - продолжало хрипеть рядом, и, наконец, Щасливкинд обнаружил источник этого нетерпеливого призыва. Обнаружил и изумился: в метре от него, из аккуратно вылепленной песочной могилки были высунуты лоб, выпученные от напряжения глаза, длинный нос и губы, непрерывно сплевывающие песок и повторяющие свои "эй", несомненно обращенные к Щасливкинду. Когда глаза их встретились, лицо прохрипело:

- Тебя, падло, не добудишься. Дрыхнешь, как у жены на титьке. Четыре тридцать пять уже, понял?!

- Простите, но кто вы?

- Ну, даешь! Полный...

- ...п__дец! - подхватил Щасливкинд.

- Теперь понял, кто я? Чек давай!

- Но мне бы хотелось взглянуть на контейнер...

- Ну ты даешь, блин! Да не на рынке мы! В таких вещах кто ж на__бывает? Да не придвигайся, мудила! Засекут ведь! Здесь же на каждом метре конкуренты, суки, рыщут. Стой и не шевелись! Будто отдыхаешь, понял?

Но тем не менее, примерно в метре от морды из могилки высунулся угол тоненького кожаного "дипломата".

- И это контейнер? - изумился Щасливкинд.

- Чумной, что ли? Думал, я цистерну железнодорожную приволоку? Да ты знаешь, сколько Израилей можно этим чемоданчиком охерачить? А ну, чек давай, сука!

Это произвело впечатление, и Щасливкинд, будто невзначай, как обертку от конфеты, бросил в направлении всё еще отплевывающейся морды сложенный пополам чек. Он мягко спланировал и был тотчас схвачен вынырнувшей из песка рукой. Рука поднесла чек к глазам, глаза пробежали его, вся морда удовлетворенно хмыкнула, и чек исчез в глубине могилки. Взамен из нее сначала медленно, будто с оглядкой, выполз кейс, а потом, видимо, получив увесистый толчок, быстро, хотя и с недовольным шипением, подкатил к ногам Щасливкинда.

- Никого близко? Так чего ждешь? Бери быстро!

Щасливкинд резко наклонился, схватил кейс, выпрямился и тотчас ощутил довольно неприятное покалывание в паху.

Но едва он вознамерился уйти, как снизу раздалось:

- Слышь, ты, передай "Саддамам" своим, что в следующий раз подороже будет, понял? Мы сообщим цену. Да погоди ты, не линяй, будь человеком. Мне еще минут десять в говне этом торчать. Вот, суки, песок не чистят! Нажрался же я дерьма! Да, это тебе не Монте-Карло!

Щасливкинд, дабы не будить зверя, остановился.

- Вот, гляжу я на рожу твою, - продолжало доноситься из песка, - и всё думаю, не еврей ли ты, часом?

Щасливкинд похолодел.

- Да не бзди! Хочешь расхохотаться? Я и сам еврей!

-Ты?!

- А ху__ли? Для нашего брата жизнь только и начинается! Во куда мы с тобой забрались!

И Щасливкинд, как и в случае с Гершеле, потерял над собой контроль:

- Да ты знаешь, кому продаешь эту гадость? Знаешь, чем это всё может кончиться для Израиля? Для евреев?! Да ты знаешь, кто ты?!

- Да насрать мне на твой Израиль! Бабки правят миром, понял? Будут бабки у твоего Израиля - откупится! А нет - туда ему и дорога! Мне же лично надоело "сруликом" сраным быть! Да я теперь любую суку-антисемита за бабки говно с ботинок своих слизывать заставлю! Понял?

Морда вдруг замолчала и снизу вверх уставилась на Щасливкинда. Потом на ней появилась мысль, и она заорала:

- Ах, ты сука испачканная! В меня, рвань, плюешь, а сам-то? Да таких жидов убивать надо в зародыше! Меня срамить, а сам - кусок дерьма...

И Щасливкинд со всей силы помчался к "хонде". Она ждала. Кроме того, за ним не гнались.