Меньший среди братьев

- Иди, Илюша, тебе пора.

- Посижу.

- Иди, иди.

Мы прощаемся, я уношу свой роскошный "дипломат", как краденый. В коридоре встречаю Варвару.

- Варя, что говорят врачи?

Она стоит величественная, седая, строгая. Теперь она вновь что-то не прощает мне и не считает нужным это скрывать. Этих одиннадцати суток, когда брат был между жизнью и смертью, а я жил себе, не ведая, мне она этого не простит никогда.

- Может быть, все-таки надо что-то достать? Скажи.

- Ничего не надо. Наши, из нашего кабэ, все сделали.

Я вышел на улицу за ворота больницы. Ну, слава Богу! Слава Богу, самое страшное позади. Только бы инфаркт не повторился.

Теперь чувствую, как я устал. Я устал пригибаться душой. Каждый должен жить, как он может. Гордость Варвары, вечная и несомненная ее правота и прямота - мне все это в моем возрасте нелегко переносить. Я рад, что Кириллу с ней хорошо, но не надо диктовать друг другу, как жить, как себя вести. Даже в рай не надо загонять силой, а то из рая побегут.

За воротами больницы другой мир. Здоровые, веселые, словно бы не подверженные несча-стьям и болезням люди идут по улице. После запаха палаты я особенно чувствую этот весенний воздух, весенний вечер, желтизну и прозелень неба.

Мелькнуло такси, я успел поднять руку. Оно проехало на тормозах, оставив черные следы резины. Ну что ж, можно домой. Но в машине я вдруг назвал Лелин адрес.

Глава VII

- Боже, какой замученный, потный! Сколько человек на тебе ездило?

Леля в ситцевом летнем халатике с огромной чалмой на голове наводит чистоту в доме. Тыльной стороной рук обняла меня за шею.

- Обожди, - пытаюсь я отклониться, - я сам себе неприятен сейчас.

- Холодный какой! Скажи правду, ты сердце чувствуешь?

- Только рядом с тобой.

- Они заездят тебя окончательно. Иди стань под душ.

Мы разговариваем с ней через дверь ванной. Я стою под душем, сквозь шум льющейся воды слышу Лелин голос:

- Ты случайно застал меня. У нашей одной сотрудницы... Азольская, не помнишь, конечно? Я тебе рассказывала, ты никогда не помнишь. Она получила квартиру, грандиозное новоселье в два тура: в субботу - для родственников, в воскресенье - все мы. Покупается подарок. Мне тоже надо было ехать.

- Ну, и как же?

- Как? Вот так. Словно сердце чувствовало. Идти надо - не иду. Не иду и не иду. Потом взяла помыла голову. Купят без меня. Что ж ты не позвонил даже? Не предупредил?

- Я сам не знал. Просто захотелось тебя увидеть.

Второй раз сегодня я вот так стою под душем: утром - дома, теперь здесь. Вот моя зубная щетка в стакане: моя голубая, Лелина - оранжевая. И когда меня здесь нет, они стоят рядышком.

И она каждое утро смотрит на них. А дома у меня тоже голубая. Я чищу зубы под душем, паста какая-то новая, приятная на вкус. "Kolynos". Сирия. Ставлю щетку обратно в стакан. Бритва моя на стеклянной полочке. Странно складывается жизнь.

Стук в дверь, голая Лелина рука протягивает мне белье, мой мохнатый купальный халат. Шлепаются на мокрый кафельный пол мои домашние туфли без задников.

- Брось там все, я постираю!

Я расчесываюсь перед запотелым зеркалом - бороду, волосы вокруг головы, - в мохнатом халате до щиколоток, в шлепанцах на босу ногу выхожу из пара.

- Ванну я ополоснул, - говорю я, оглядываясь на свои мокрые следы; - Я хотел там немного подтереть... - и неуверенно ищу глазами тряпку, хорошо, впрочем, зная, что мне это не будет позволено.

- У меня ничего не готово, сам виноват, не предупредил. Пей квас пока что.

- Квас твой?

- Мой.

- Чудесно!

Я замечаю на столе в вазочке розы: раскрывшегося розовато-желтую "Глорию-дей" и две в бутонах, карминную и бархатно-черную.

- Кто тебе эти цветы принес?

- Кто мне принесет? Сама себе принесла. Было вчера такое настроение, купила цветы и развеселилась.

Леля трогает розы, прихорашивает их в вазочке, потом достает из холодильника трехлитро-вую банку хлебного кваса.

- Пей. Я тоже приму душ.

Полиэтиленовая крышка так присосалась, что я с трудом отдираю ее, пальцы скользят по запотевшей ледяной банке. Потом сижу, пью квас. Он крепкий, с газом, прожевываю распухший в нем изюм. Ветер колышет марлевую занавеску на балконной двери, выносит из-под нее тополи-ный пух. Валиком он скользит по полу, летает под стульями. А я даже не заметил сегодня, что пылят тополя. Когда-то мальчишками - это всегда было в школе время экзаменов - мы поджигали тополиный пух, сбившийся у тротуаров, застрявший в воде по краям луж.

- Горло не простуди! - кричит Леля из ванной сквозь шум воды.

"Было такое настроение..." Как-то она сказала: "Когда на сердце пасмурно и на улице дождь". Пошла, купила себе цветы, развеселилась.

Я сижу на сквозняке, остываю. Мне видно в верхнее стекло, как пар подымается к потолку, я слышу, как Леля поет под душем. Вначале тихо, потом громче, ванная резонирует. Какой хороший у нее голос. И слух замечательный. Иногда я представляю ее девочкой. Какая милая, добрая, чудная была девочка, с каким добрым характером. Однажды мне даже снилось, будто она моя дочь. И мы идем с ней по улице за руку. Я так любил ее, гордился, так любовался ею. Я старше Лели на целую жизнь, на целых шестнадцать лет, а она мне: "Горло не простуди".

Я запахнул ногу полой халата, немного прикрыл балконную дверь. Купальный этот халат был куплен срочно, когда мы с Лелей собирались на юг. Мы так на юг и не съездили.

Леля выходит из ванной разрумянившаяся, похорошевшая, встряхивает светлыми волосами. Влажные еще, они рассыпаются по спине.

- Ох! Просто ожила. Дай.

Она отпила из моей кружки.

- Вкусно!

Отпила еще.

- Вкусно! Это что же за жара такая!

И мокрыми губами поцеловала меня. Поцеловала, открыла кран над мойкой, с грохотом высыпала картошку из пакета, срочно чистит и моет, стоя ко мне спиной. А я смотрю на нее, на ее чудные волосы по спине. Девять лет, да, девять лет прошло с тех пор. И тоже был май, жара. Я вошел, своим ключом открыв дверь. Раскрытый чемодан, кофточки, блузки на стульях, на тахте. Шумит в ванной вода. "Ау-у!" И оттуда, из ванной, радостный Лелин голос: "Ау!"

С охапкой лиловых ирисов, купленных на базаре у великолепного кавказца, я расхаживал по квартире. Леля из ванной командовала, куда поставить цветы, где взять банку.