Приключения, почерпнутые из моря житейского. Саломея

— Уединение от печали, — сказал один из них, проходя мимо ее.

— Нет, это, кажется, печаль от уединения, — сказал другой. — Ступай, пожалуйста, убирайся от меня.

— Ну полно, оставь; это что-то порядочное.

— Тем лучше; мне и хочется чего-нибудь comme il faut. [239] Ступай, ступай, mon cher.

— Дудки, любезный! — сказал первый, удаляясь. Оставшийся молодой человек, очень приятной наружности,

но с плутовскими глазами, подсел к Саломее.

— Как приятно уединение, — сказал он, вздохнув, — ах, как приятно!

Саломея приподняла голову, взглянула на молодого человека, и дух ее замер.

— Георгий! — проговорила она; но без звуку, так тихо, что, казалось, только дыхание ее разрешилось этим именем.

— Но совершенное уединение — несчастие, — сказал молодой человек, как будто сам себе, бросив на Саломею страстный взор.

— Георгий! — повторила Саломея столь же тихо, — «и это он!»

— Вы позволите мне разделить с вами здесь уединение? — спросил молодой человек, обращаясь к ней.

«О, какие скверные мужчины, даже в эти лета! и это он!» — подумала Саломея, удаляясь.

— Куда вы бежите от меня? Чего вы испугались? Саломея пошла по дорожке, выходящей на шоссе. Молодой человек следовал за ней.

— Барыня, а барыня! подавать, что ли? — крикнул с шоссе извозчик Ванька, приостановив свою клячу. — Ась? извольте садиться!

Кровь закипела в Саломее.

— Боже, — проговорила она сама себе, — что мне делать! куда я пойду!

— Что ж, барыня? — повторил извозчик, — подавать, что ль? Саломея остановилась в отчаянии.

— Вы, кажется, заблудились? — сказал молодой человек, подходя к ней, — позвольте вас проводить?

— Georges! — вскричала Саломея вне себя. Молодой человек вспыхнул, оробел от недоумения. «Кто это такая? — подумал он, — она меня знает!»

— Georges!.. — повторила Саломея смягченным голосом, откинув вуаль, — не стыдно ли тебе!

— Это вы, вы! — вскричал молодой человек, бросаясь к ней.

— Это я… Какая встреча!.. Как ты переменился!.. — сказала взволнованная Саломея. И она забылась, обняла юношу, того самого Георгия, которого хотела образовать в пример всем мужчинам.

раздался голос товарища из-за куста.

— Ах, пусти! — проговорила Саломея, отталкивая от себя Георгия.

— Не бойтесь, это мой товарищ.

— Мне все равно; бог знает, что подумает он обо мне!.. Но… «Что мне делать?» — подумала Саломея. — Послушай, друг мой Георгий… ты сам, бог знает, за кого меня принял… Дай мне руку… я не знаю, где я найду теперь мужа…

— Вы замужем?…

— Замужем, — произнесла Саломея, — но, боже мой, найдет ли меня муж?… У нас сломался экипаж, лошади понесли… во мне замерло сердце, и я не помню… не знаю, как очутилась здесь одна… Георгий, ты меня проводишь?.

— Как угодно. Ах, как вы переменились, как вы похорошели!

— Я утомилась, пойдем, сядем. Покуда разъедутся все и покуда смеркнется… мне совестно идти пешком с тобой.

— Как можно пешком такую даль, надо взять извозчика.

— Это страшно!.. Погодим… Расскажи мне, каким образом очутился ты здесь.

— История не долга. Батюшка прислал меня сюда к одному знакомому на руки, с тем чтоб он озаботился приготовить меня к университетскому экзамену для поступления на службу. Вот я и готовлюсь; но толку будет мало: я чувствую в себе призвание к музыке. Душа просит гармонических звуков, чтоб высказать чувства свои, отвечать голосу природы! Вы открыли во мне это призвание…

— О Георгий! как ты хорош! Я предвидела в тебе страстную душу, для которой нет иных выражений.

— А вы? скажите мне, куда вы исчезли вдруг? Это по сию пору тайна для всех нас. Батюшка стал еще угрюмее, привязчивее, скупее: только и знает, что считает деньги да жалуется, что скоро принужден будет идти по миру… Мне не высылает даже на необходимое, и я живу на чужой счет…

— Бедный!

— Право, мне совестно, я наделал кучу долгов… Скажите же, куда вы пропали?

— Мне невозможно было оставаться… А тебя это огорчило?

— Ах, если б вы знали!

— Бедный Георгий, мне только тебя одного и было жаль!

Георгий схватил руку Саломеи.

— Вы любили меня?

— О, любила!

— А теперь?

— Теперь?…

— Обнимите меня, как прежде обнимали.

— Я тебя любила и обнимала, как сына.

— Ну, хоть как сына.

— Полно, Георгий, полно!

раздался снова напев товарища в кустах. Саломея оттолкнула от себя Георгия.

— Не бойтесь, это мой товарищ…

— Это все равно для меня!

— Quousque tandem abutere, о Catilina, patientia nostra! [240] — крикнул Георгий.

— Mea res agitur, paries cum proximi ardet, [241] — отвечал товарищ, уходя.

Между тем совершенно уже смерклось.

— Боже мой, уж темно, — сказала Саломея, — пойдем, ты должен меня проводить до дому… Ты знаешь Чарова?

— Нет.

— Как же мы отыщем его дом?

— Трудно узнать! — отвечал Георгий, взяв Саломею под руку.

И они вышли на шоссе.

За извозчиками дело не стало.

— Прикажете подавать, господа, что ли? — крикнул один. — Ах, поедем скорей. Я не знаю, что обо мне подумают. Что я скажу мужу?

— Что ж, господа, садитесь, довезу!

— Пошел ты, Ванька! — крикнул Георгий.

— Обознались! — отвечал извозчик.

— Как быть, пролеток нет; придется ехать на Ваньке.

— Ах, уж все равно, — отвечала Саломея.

— Эй! давай!

Георгий вскочил на калибер верхом.

— Подвинься, дурень.

— Да и то почти на хвосте у коня, — отвечал извозчик, прижавшись, как пласт, к передку.

С трудом усадил Георгий Саломею в ущелье между собой и Ванькой.

— О боже мой, я упаду! — вскрикнула она, когда извозчик хлыстнул вожжой по кляче.

Помчалась чалая к Тверской заставе.

— Держи меня, держи, Георгий, я упаду! — раздавалось и по шоссе и по мостовой.

III

Что делает Чаров?

Когда запрягли и подали коляску, Чаров вбежал в диванную комнату.

— Едем, ma ch?re!.. Где ж она?… Ты не видала, милая, куда вышла дама? — спросил он у проходившей горничной девушки.

— Не видала-с.

— Что за чудеса!.. Mon cher Карачеев!..

— Ах, извините, пожалуйста, что я вас оставил на минуту, — отозвался Карачеев, выходя в залу, — жене моей дурно.

— Да что дурно, — прервал Чаров, — я не знаю, куда девалась мадам Мильву а?

— Может быть, она в саду?

— Может быть. Они пошли в сад.

— Нет!.. Пропала! — повторял Чаров, обходив все дорожки небольшого сада.

— Кто видел, куда пошла дама? — допрашивал Карачеев у людей.

Никто не видал.

— Что за чудеса!

— Верно, она вышла в парк.

— Не может быть! — сказал Чаров.

Но после долгих поисков и расспросов он побежал в парк, околесил все дорожки, всматривался во все лица…

— Нет!

— Чаров, Чаров! — кричали встречные приятели, — куда ты?

— Ах, пошел, ска-а-тина! — отвечал он, толкая от себя и приятелей, и знакомых, и незнакомых,

— Кого ты ищешь?

— Не тебя, у-уфод! А Саломеи нет. Чаров в отчаянии.

— Ах, проклятая! — повторял он сначала, с трудом переводя дух от усталости; но скоро его взяло горе. Смерклось уже, а он ходил взад и вперед по всему парку, останавливался, и чуть завидит вдали какое-нибудь уединенное существо, торопится к нему и всматривается в лицо, как будто забыв и наружность и одежду Саломеи, и подозревая, не приняла ли она на себя чужой образ.