Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895

Петя уже перестал сердиться, и смешным кажется ему сравнение бабушки; но он хочет удержаться и, пряча лицо в платье няни, все-таки смеется.

Бабушка смотрит внимательно, весело и наклоняется, чтоб поцеловать внука. А тот еще сильнее прячет лицо в складки няниного платья.

А няня все сидит, строго и обиженно вяжет чулок и не сводит глаз с своей работы.

Поймала бабушка внука, поцеловала его и пошла.

Подождала немного няня, повела глазами на ребятишек и проговорила строго:

— Ну, что ж вы не зовете барчука играть? Наш барчук-не барчук, так кого же вам? Такого барчука днем с огнем не найдешь… На весь род у нас самый умный барчук…

Смотрит Петя внимательно, что ребятишки на это скажут? А ребятишки уж покорно идут к крыльцу: подошли, смотрят на Петю, и ласково говорит один:

— Идем, что ль?

— Ну, вот, вишь, зовут… Ну, иди…

— Зовут, да! — вскочил Петя и побежал.

Девять часов пробило в столовой, и повели Петю котлетку есть. После котлетки няня поднесла ему на блюдце варенья. Ягодки вишневые, прозрачные, вкусные и соку много. Полюбовался Петя сперва, осмотрел их и начал не спеша есть.

— Вот так, потихоньку… Так, так, сокол мой…

Поел? Ну, теперь в гостиную иди тихонечко, посиди там, а я немножко вот схожу…

Пошел Петя в старинную гостиную.

Мягкий диван стоит у стены. И диван и кресла обиты красным сафьяном, а на стенах висят картины. На одной нарисована битва, на другой — горка, лес, река; а между окнами раскрашенные гравюры из библии. Петя смотрит, как наклонилась Сара к колодцу и так и стоит: и сегодня, и завтра, и всегда. Стоит и Петя и смотрит. А там гусар саблю поднял и так и сидит всегда с поднятой саблей на лошади. И Петя будет таким гусаром. В углу рояль стоит. Взмостился Петя и начал трогать пальцами клавиши. Ударит и слушает, другую ударит и опять слушает.

Заглянула сестра его и прошла в столовую. Молодое, худощавое приятное лицо, волосы русые в одну косу, глаза серые, большие, веко левого глаза слегка опущено. Оглянула лениво стол с потухшим самоваром, хлеб, лепешки, масло.

Бабушка вошла.

— Встала?

— С рождением, — и внучка лениво потянулась и поцеловала подошедшую бабушку.

Бабушка двумя руками взяла голову внучки и расцеловала ее.

— Хотела к обедне поспеть… Так за делами и время не сыщешь. Просила уж батюшку приехать… Нет вот что-то и Кириллы Архиповича, нет. Э! это кто ж едет?

И бабушка и внучка заглянули в окно.

— Что такое? — произнесла раздумчиво старушка, — никак Кирилла. Да что ж он на чужой лошади?

Барыня с ключами в руках заковыляла к выходу, крикнув в дверях:

— Маша, кофе барышне.

— Несу, — ответила из коридора молодая, нарядная, в толстых полусапожках, Маша.

Внучка в ожидании кофе присела и лениво перелистывала какую-то книгу.

Бабушка уже стояла на крыльце и, прикрыв глаза ладонью, нетерпеливо ждала своего приказчика.

— Ах, здравствуйте, — проговорил, наконец, Кирилл Архипович, останавливаясь посреди двора. — С праздничком вас… Проздравляю вас.

И Кирилл Архипович начал без конца кивать своей обнаженной лысой головой.

— Спасибо тебе, батюшка… А где же наша лошадка-то?

— Ах, — вдруг вспомнил Кирилл Архипович.

И вынув кожу, на которой сидел, развернув ее, он сказал упавшим голосом:

— Вот…

— Что вот?!

— Сдохла…

Старуха посмотрела и только и могла сказать:

— Это ты мне, что ж, подарочек к празднику?

Кирилл Архипович растерянно развел руками. Упрек барыни окончательно обескуражил его. Он молча, с убитым лицом смотрел на шкуру барской лошади.

— С чего ж она сдохла?

— Да ведь я почем знаю? — с горечью ответил Кирилл Архипович.

— Болела, что ль?

— И даже ни-ни… Еду я еще и думаю: здорова, мол… Сглазил я, что ль, ее?

— Надо тебе думать было…

— Да уж виноват… Я уж и сам-то хватился: не надо бы… Главная вещь — здорова вовсе была… Овса я ей, Матвей Федорович дал, засыпал: съела, еще засыпал: съела и тот… И так просто, вот так и хватает… Не в уме ровно стала.

— Да, а твой-то ум где был?

Кирилл Архипович растерянно посмотрел на барыню и сразу смолк.

— Ах ты, господи! — вздохнула старуха. — Ну, что ж ты стоишь?

— Так ведь чего же теперь делать? Я уж и не знаю… Хочешь будто все вот как лучше… Ах ты, грех!

Кирилл Архипович в свою очередь вздохнул, подумал и спросил, беспомощно показывая на кожу:

— В каретник, что ль, ее повесить?

— Ну, а куда же?

— Кожа, положим, хороша, — выделать — пять рублей стоить будет… Хомуты починить же надо.

— Жнецов-то хоть ты нанял?

— Ах да, — встрепенулся Кирилл Архипович и весело произнес: — нет.

— Ну вот тебе… Ну спасибо, тебе, батюшка. Дай бог тебе здоровья. Послал господь приказчика! Дура я старая.

— Да вы, Наталья Ивановна, не расстраивайтесь, — с душевною болью в голосе заговорил Кирилл Архипович.

— Да что, батюшка, не расстраивайтесь… Ну какой же ты, скажи на милость, приказчик у меня…

— Наталья Ивановна! Так ведь пятнадцать рублей жнитво, — в отчаянии воскликнул Кирилл Архипович.

— Ох ты, господи, — всплеснула руками барыня. — А пуд хлеба на базара двадцать копеек. Вот это так… Вот это посоветовал, батюшка, в добрый час сеять.

И долго еще выслушивали друг друга барыня и приказчик, пока, наконец, разговор не подвинулся к выяснению положения вещей данного момента.

В конце концов все оказалось не так плохо, как могло бы быть.

— Как же, жнут, — радостно успокаивая, говорил Кирилл Архипович.

— Уже и жнут?

— Вся деревня…

— Да ты что ж раньше-то не обрадовал? Слава тебе господи, — крестилась старушка.

— На три рубля дешевле! — напомнил Кирилл Архипович, — я уж погрешил маленько…

— Ну, батюшка, молодец!

— А остальную половину хоть до октября… ренду получим — отдадим.

— Конечно… ну спасибо, батюшка, спасибо…

— Главное враз, день — вон какой.

И это, конечно, много значило.

— А я его ругаю, — говорила барыня, — сам, батюшка, и виноват. Ну, иди ко мне чай пить… Иди прямо сюда… А я ругаю…

— И я то уж обробел, — вижу, огорчаетесь вы, и сам не знаю, как мне вас успокоить.

Напился Кирилл Архипович холодного чаю, рассказал еще раз уже по порядку о похождениях сегодняшнего утра. Барыня расспросила о всех, кто был на базаре, и Кирилл Архипович встал и, приседая и вытирая усы и бороду, откланялся:

— Ах, ну благодарю вас… Ехать надо в поле.

— Ну, поезжай с богом.

Приехал батюшка служить молебен. Отслужили. После молебна подъехал становой и фельдшер. Молодой становой, полный, добродушный, то конфузился, то старался смотреть по-военному и выпячивал грудь. Скромный, тихий фельдшер сидел осторожно на конце стула. Батюшка расхаживал большими шагами и задумчиво заглядывал в окна.

Разговор не клеился. Коснулись было эпидемических болезней и той грязи, которая царит в селах. Молодой становой покраснел, приняв намек на свой счет.

— Да с мужиками разве что-нибудь поделаешь, — ответил он в свое оправдание. — Сколько раз я им говорил — ничего не понимают.

Внучка, скучавшая в этом обществе, уныло посмотрела на станового, скользнула взглядом по лицам других и уставилась в окно.

— Которые и понимают, — заступился батюшка и, посмотрев на девушку, оправил свои густые красивые волосы.

Тихий фельдшер, все время внимательно слушавший, кивнул головой и хриплым нерешительным голосом, придерживая нежно свою черную бороду, произнес:

— Понимают.

— А понимают, так что ж у вас в селе грязи больше, чем где-либо? — бросил фельдшеру пренебрежительно становой.

— Так ведь… Не мне же ее возить, Петр Степанович.

— Не про вас и говорится… говорится про мужика… Хоть бы вашим мужикам — не говорил я разве?

Старушка хлопотала в столовой и, когда все было готово, позвала гостей обедать.

После обеда убрали стол и самовар подали. Пьют чай гости. Жаркое солнце льет свои раскаленные лучи в окно, волны табачного дыма ходят по комнатам.