Холмы России

- Можете налить себе еще.

Лознгин не шевельнулся.

- Вы чем-то расстроены, лейтенант?- забеспокоился Дитц.- Возможно, в вас заговорила совесть? Сильные должны презирать и побеждать ее в себе. Не надо быть на разных со слабыми. Они выставляют совесть, как некое превосходство, весьма, на первый взгляд, отвлеченное. Так она хитро снимает железные латы с рыцаря и, надев их, поднимает меч над головой обманутого. Превращает его в раба, глумится над ним. Россия была погублена призывами к совести. Она сняла железные латы с таких, как твой отец, и сотворила расправу. Вы должны проклясть совесть. Только наше дело!.. Что они говорят там о наших успехах?

- Уверены, будто бы остановят и нанесут нам удар.

Говорят о мощных укреплениях на Днепре.

- Новые скопления их войск будут поглощены и уничтожены. Надежды русских навеяны ложью. Ложью, лейтенант, надо пользоваться очень осторожно и только в тех случаях, когда ее невозможно доказать. На Днепре оборвутся надежды русских. Даже если потом коммунисты будут говорить правду о действительных возможностях, никто не поверит. За узнанной ложью следует опустошение, как после радостей опьянения вином наступает состояние упадка. Возвращение с помощью вина к мнимым радостям рождает привычку, которая доводит до маразма. Таким людям место на свалке. Такое же коварство имеет и ложь. Не мешайте лжи, когда дело касается войны и политики. Вам никто не поверит до тех пор, пока ложь не разоблачит себя. И часто признание приходит к могилам. Будьте осторожны.

- Вы предоставляете мне право быть откровенным.

- Это право с беспрепятственным пропуском, когда разговор касается нашего дела,-сказал Дитц, настораживаясь.- Я говорил вам об этом. Иначе в укрытиях молчания мы можем оставить ошибки. Подобные язвы очень опасны.

- Мы усиливаем их гнев расправами.

Ловягин что-то хотел сказать, но Дитц перебил его.

- Проявите терпение и выслушайте меня. Немцы приветствуют тех, кто присоединяет к нам свои усилия. Но когда идет бой на громадном и страшном фронте, мы не можем быть снисходительны, Мы погибнем. Быть снисходительными к врагу, чтоб потом оп содрал с нас шкуру? Ваш отец, да и вы, усвоили этот урок.

- Я хотел сказать о другом. Коммунисты могут умно распорядиться гневом народа. Мы побеждаем, и достаточно терпимости к русским солдатам, как коммунисты потеряют контроль над армией.

- Я еще добавлю для ясности. Вы в пылу молодости, без умысла, конечно, не сомневаюсь в вашей верности, предлагаете, как вам кажется, более умное, чем то, что сверкает над нами в зените могущества и власти. Не касайтесь этого никогда, чтоб не сгореть. Но со мной вы можете быть откровенны. Мои фильтры не пропустят ничего вредного для вас. Наше дело исполнять. Мы армия.

- Я иду без пощады и жалости,- сказал Ловягин.

- Не сомневаюсь. Коммунисты лишили вас всего, что дано было вам самим богом.

Дитц налил еще в рюмки, похожие на маленькие сверкающие коронки.

- Отдохнем потом. Вам будет доступно многое.

Фейерверк удовольствий. Хотя этот фейерверк пока состоит всего из двух цветов: вина и женщин. Пусть все жгут, пусть все гибнет. Вы должны глядеть на происходящее без сострадания. Это сама жизнь более быстрым способом очищает землю от всего лишнего. Когда слишком тесно в комнате, жизнь становится невыносимой.

Не так ли? Фюрер в свое время испытал тесноту жилья и зло. Никому не было дела до него, когда он был беден.

Люди породили его ненависть. Теперь мир кровью расплачивается за свою вину. Не вы всаживаете пулю, а бог несет свое возмездие... Теперь о деле. Снова о деле, лейтенант. Мне поручено обеспечить вам выход.

Дитц развернул на столе карту.

- Вот здесь,- пометил он карандашом точку на карте,- наши засады засекли движение небольшой группы противника. С целью пропустили ее. Вы должны пристать к этой группе и с ней выйти в тыл советских войск. Дальнейшее ясно. Делать все, что будет содействовать нашему успеху. Действуйте смело, решительно. У вас полная свобода проявить себя. Вот через этот лес,- Дитц опять показал на карту,- предположительно пройдет замеченная нами группа. Вы должны опередить ее и ждать наверняка. Вам понятно?

Ловягин резко встал из-за стола.

- Да, господин майор.

- Пойдете сейчас.

Дитц оглядел Ловягина. Гимнастерка коротковата, обнажены запястья сильных рук. Но зато видно, что ношеная и стираная, вроде своя.

Дитц достал из стола небольшую книжку.

- А вот деталь. Она подействует, как самый лучший документ, располагающий к доверию. Я знаю их.

Ловягин взял книжку. Стихи Пушкина. Раскрыл.

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес едва чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит...

- Может, побольше патронов?-с усмешкой сказал Ловягин.

- Побольше ума и хитрости, лейтенант... Я провожу.

Ловягин взял с лавкп свой вещевой мешох, в котором лежала черствая горбушка хлеба.

Дитц положил на стол пистолет и четыре обоймы с патронами.

Ловягин подержал их на ладони, как бы взвешивая сожалеюще.

- Маловато.

- Лучше скромнее.

Вышел в плаще, скрывая советскую форму.

Издали доносились раскаты, как будто гулко бил барабап.

Всплывали ракеты - вещали кому-то свои знаки, каждая свое, по все недоброе.

Ловягин ехал в машине Дитца. Их останавливали немецкие посты и засады на развилках и перекрестках дорог. Солдаты в касках, с автоматами заглядывали в машину и после проверки отменно четко отдавали честь разрешали проезд.

Все дальше своя полоса, все ближе неведомое - опасное, затаившееся в лесах.

Дитц, свернул на просеку и остановил машину, Попрощался с Ловягиным.

- До встречи, лейтенант.

Ловягии сразу же скрылся в лесу.

Он слышал, как удалялась машина.

Первые шаги самые осторожные: еще не все СЛУХ и внимание - можно чего-то не заметить. Надо успокоиться. Он постоял среди орешников. Листья рябпли росой.

Впереди туманное поле, и где-то под покровом тихой травы булькал перепел, не напоминая о мире-он жил им - звук был радостной долей в несвержимом течении вечной жизни.

"Уйдем отсюда", вспомнил Ловягнн слова отца. Никуда не уйдешь. Сзади-пуля, а в лоб-другая, если сам промахнешься.

Он пошел, сжимая в руке пистолет, спаситель единстЕекиый в этом пропащем одиночестве.

* * *

Штабной автобус Впхерта стоял в лесу, неподалеку от проселка, по которому беспрерывно проходили машины: тягачи, тянувшие орудия, бронетранспортеры с пехотой, мотоциклы и санитарные фургоны, переполненные ранеными.

Убитых хоронили за дорогой. Ставили березовые кресты, на которые надевали каски. Шеренги крестов напоминали неподвижные и страшные колонны призраков с распростертыми обрубками рук и стальными черепами-касками с белыми знаками свастики, скрещенными семерками,- символа счастья и удачи у древних германцев.

Окна в автобусе раскрыты в сторону поляны с тонкими березками среди загущенной и уже подвыгоревшей травой на кочках. Стелился дым кухни с запахом жареного. Слышались крики и смех штабистов. Все это скопище в мундирах жрало, получало деньги и ордена, завидовало, сплетничало, злилось и молило усердно о своем повышении. И тут же рядом ходила смерть.

Вихерт, желая отдохнуть-духота и усталость угнетали его,- спешил закончить намеченные на этот час дела.

Он прямо сидел за столом, и это было выправкой - сидеть не горбясь. Строгость лица соответствовала записи, которую он делал в своем дневнике.

"1.7.41 г. Противник на участке моей дивизии после упорного сопротивления уничтожен нашей решительной атакой. Таким образом, мы вышли на соединение с соседом севернее нас, сужая разрыв, через который отступающие войска русских имели возможность выхода в восточном направлении.

Положение моей дивизии на сегодняшний день таково, что центр сильно оттянут к югу с дальнейшим распрямлением на восток до Березины. Таким расположением мы обеспечиваем свои правый фланг.