Холмы России

А сейчас не так важное, как нужное. На случай.

Павел сел напротив, у стены, в кресло и закурил.

- Такие деньки бывают только у нас,- начал Антон Романович.- Да и то в деревне. Осенью. Жуткие ревы лосей на закатах. Дожди заливные. Дальше плетня земли не видать. Небо, как свинец, тяжелое, давит. А часа четыре за полдень - уже и черно. Кажется, конец всему свету... Вот в такую пору приехал как-то поохотиться твой дядюшка Викентий. А из дома не выйдешь. Закупорился в флигельке среди сада. Спал. Весело пил. А то и рассказывал мне про свои московские похождения или философствовал: "После, говорит, всяких статеек, что все сущее материя и клетки, и человеческая-то жизнь постепенный распад этих клеток, чувствуешь безграничную свободу от всего и какое-то безумие, как у зверя, которого подогнали к яме. Самый опасный момент. Страсть жить и ярость на высокой грани перед концом. Жди, брат, вакханалию и пожары".

Жила у нас горничная. Сирота. Настя ее звали. Здо

ровая, с белым лицом, рыжая девка. Семнадцать ей было, а то и меньше. По утрам убирала в флигельке, а вечером и постели стелила. Тогда и случилось.

Брат рассказывал потом: "С тоски, говорит, как одурманило нас. Прощай и пропади все пропадом. Ночь все равно как малиновой молнией сверкнула".

Уехал он. А через два месяца снова появился. Узнал!

ребеночка надо ждать. После малиновой-то молнии.

Настя и говорит: "Мне, барин, конец света пришел".

Викентий ей: "Ничего не пожалею. Только один твой шажок - и спасенная. Будет тебе свет, и ребеночка озолочу. Счастьем его все искупится".

Маялся у нас бедностью мужичонка один - Григорий Жигарев. Рвань и дрань. Одна слава - рыбак и охотник отменный. С ним брат и охотился. Был сын у Григория.

Пообещали отцу пару коней, земли, если возьмет его сын в жены Настю. Смекнул Григорий, в чем дело, упал на колени: "Оженю!"

Чтоб людям не показалось явным, что за коней и землю спихнули девку, устроили охоту. Как и условились, приволок Григорий на себе из леса Викентия, в грязи, вроде бы чуть живого: спас - из-под лося вытащил. Вот Викентий и расщедрился землей и конями за свое спасение. Отблагодарил.

Снял Григорий при всем народе шапку, поклонился Викентию: "Уважь, барин. Уговори ты Настю в наш дом.

А то малый сохнет по ней".

Оженили. Страшную чашу с дурманом поднесли Федору на первую с Настей его беспамятную ночь.

Родила она мальчика прямо на жнивах, будто бы от надрыва, преждевременно. Назвали Митей.

А на другой год война. Викентий уехал на фронт.

В случае гибели часть доли в наследстве он тайно завещал сыну...

- Это зачем же?

- Своя кровь. Требовало дело. Нашими, ловягинскими ^корнями пронзить и держать все, даже отдаленное.

Дай псу кусок-верен будет. Многих подкармливали.

И щенков бездомных. Сын учителя, а потом сиротаЛстанька Желавин - на наши деньги гимназию смущал -Умен, хитер, и откуда зайдет, не знаешь. Такой для нас нужен был. Потихоньку приучали: держать всех в узелке.

ьго и слова. В революцию он сбежал из деревни и надел красный шлем и рубил нашего брата, слышал я, отчаянно. Его запомни... Да жив ли? Но если выжил-подальше от него; смотри в оба. Вот, пожалуй, и все. Дело прошлое. Но на всякий случай запомни! Жигаревы, Митя твой двоюродный брат.

- Брат,- с усмешкой сказал Павел.- Не по-волчьи ли?

- В лютое время и волки без стаи не живут. А ту женщину, у которой на границе укрылся... Катя, говоришь?.. Отец ее у нас лесником работал...

- Тихо, отец,- сказал Павел: его пугало теперь, что судьба, как бы в коварстве своем, оставила свидетеля, который мог быть опасен на дорогах родных мест, где его никто не должен знать, если он дойдет туда, чтобы исполнить главное свое задание, которое там-он был уверен - ожидало его.

- И еще, дослушай самое главное,- продолжал Антон Романович.- В ту смутную пору, как бежать нам, ночью, переодетый в крестьянскую одежду, явился Викен"

тий... Его было не узнать: заросший, постарел, дрожал в лихорадке. Сказал, что надо бы собрать ценности и уходить: "Дело наше проиграно. Теперь бы суметь вырваться из петли".

Собрались. Запрягли коня с пристяжной. Ценносчи зашили в подкладку драного армяка, в пояс. Бросили на сено в телеге, вроде бы подстилка. Никому и в голову не придет, если начнут искать, что тут-то и есть: прячут потайней.

Обрядились в рвань. Пора трогаться. Ты спал. Я искал свой старый брезентовый плащ, хотел завернуть и вынести тебя. Мать поторопила и вышла.

Забежал брат. Взял револьвер и пару гранат запихнул под рубаху: мол, и сами лихие. Мать что-то забыла. Пошла наверх.

"Армяк!" - крикнул брат. Словно почувствовал недоброе.

Выбежали. Армяка в телеге не было. Брат бросился куда-то в поле... А я ругал мать. Как я ее ругал! Она плакала. Не знал, что через несколько дней навсегда расстанемся.

Больше брата не видел. Уехали на другую ночь без него. Дорогой бандиты с нас сняли кресты. Даже с мертвой матери... Уцелело лишь кое-что зашитое в поясе твоих штанов.

Павел бледный, с горевшими глазами стоял у стены.

- Ты никогда не говорил о пропаже!

- Не имело смысла.

Павел подошел ближе.

- Тише.

- Окно закрыто... Если ты попадешься там, расскажешь эту историю,проговорил Антон Романович.- Ты шел не вредить. Ты хотел разыскать ценности. Они влекли тебя. Если это поможет, считай, провидение в ту ночь позаботилось о тебе. Или есть что-то дороже, чем жизнь!

- Сколько же огребло провидение за такую заботу?

- Два миллиона.

- В твоих руках было два миллиона!

- Да. В поясе.

- Два миллиона!..

- Один бриллиант чистой воды стоил...

- Кто взял? - спросил Павел.

- В ту ночь, кроме твоего дяди, матери и тебя, я никого не видел.

- Может, на дядюшку дурман нашел?

- Не смей! - повышенно властным голосом остановил сына Антон Романович.- Викентий - истинный брат.

Вместе хотели вырваться. Купить дом и плантации гденибудь в Южной Америке или в Австралии. А здесь - дыра!

- Но кто же? Неужели за столько лет ничего не прояснилось? Кто-то знал про начинку в армяке. Не на дрань же польстились. Кто мог знать? - громче, с настойчивостью спросил Павел.- Кто?

- Брат не вернулся. Что-то случилось с ним. В этом, может быть, и разгадка.

- Ты говорил кому-либо о пропаже?

Тогда пропажа была счастьем для нас: кто-то подкарауливал и убил бы, но взял так, ушел, и мы спаслись-", Антон Романович опустил и закрыл руками голову.Я понял: живет спокойно только тот, кто никому не нужен. Унизить себя до тли, тешиться мечтой о мести, пока не придет момент. Чем ниже, тем страшнее. Униженное самое опасное. В этом углу гнездится чудовище.

Связываешь две истории - любовь моего дядюшки Ц пропажу - с чьим-то унижением? - сказал Павел - Кто-то из Жигаревых?

- Не знаю.

Но ты зачем-то сказал? Почувствовал...

и слова о пропаже. Забудь! Никто не должен знать. Та ночь может вернуться еще страшнее. Бриллианты! Они вершина всего. Назовут врагом, изменником, и ноздри будут рвать за них... Все взял брат и скрылся.

Так говорить, если что. Отрубим концы от себя, и искать не будут. А сами посмотрим - представится случай! Надо ступать осторожно. На этой тропе одна заповедь: убей, пока не убили тебя. А наши драгоценности лежат, может, где-нибудь в тьме подколодной, и кто-то знает, под корою черепа таится извилинка, жилка - озаряет кого-то видением царства, где все твое. Твои дядюшка из всего выбрал здоровую девку.

- Не сбежал ли он с ней, оставил тебе самое дорогое - жизнь. Я не шел бы сейчас туда. Я смотрел бы со стороны на эту войну и ждал бы ее окончания в кабаре с какой-то нибудь хорошенькой женщиной. Наживали сто лет, и в какую-то минуту все исчезло.

Антон Романович поднялся. Слабо положил руки на плечи сына и посмотрел остро и холодно в глаза его.