Том 4. Лунные муравьи
Том 4. Лунные муравьи читать книгу онлайн
В четвертом томе впервые издающегося Собрания сочинений классика Серебряного века Зинаиды Гиппиус (1869–1945) публикуются ее шестой сборник прозы «Лунные муравьи» (1912), рассказы разных лет, не включенные в книги, и драматургические произведения.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Бланк. Заскучала ты, Соня. Но ведь нельзя же так поддаваться настроению, по случайному капризу перестать верить в то, во что ты верила. Жизнь беспощадна; в борьбе с ней не романтические порывы нужны, а тупое, трезвое упорство. Это упорство у меня есть. И у тебя оно есть. Твое уныние временное. Ты такая же, как и я.
Соня. Да… нет… Не такая, не такая! У меня все другое! Я вижу ужас кругом, смерть. Я не умом, а как-то всем существом вижу ее, слышу ее… А ты на это отвечаешь кропотливой работой муравья… Ты говоришь, что это честно, а я… я не знаю. Все несется вперед, рушится, падает, а ты хочешь кого-то образумить. Поздно, поздно…
Бланк. Все рушится… а хоть бы и так? Надо глядеть гибели прямо в глаза, не бравируя, но и не ужасаясь. Гибель… Смотрят же ей спокойно в глаза сотни товарищей. В том-то и выдержка, чтоб не соблазняться гибелью и делать по-прежнему дело жизни. Смерть? Но упорство моей веры в то дело, котором служу, – это ли не победа над смертью? Терпения у тебя, Соня, нет. Нервы расходились, вот и я тебе стал казаться каким-то серым и тусклым. Ты бессознательно вспоминаешь все банальности, все общие места, которые нас, социал-демократов, рисуют в глупом и пошлом виде, и относишь все это ко мне. И ты незаметно отходишь от меня. Ты не хочешь понять, что скрывается под холодной, подчас слишком трезвой внешностью заурядного партийного работника. Говорить о переживаниях не значит еще их переживать, помни это. Ты меня не понимаешь только потому, что я давно пришел к трезвости, давно научился молчать обо всем, что привело меня к упорному, трезвому служению делу борьбы. Я редко высказываюсь, сейчас я говорю с тобою, быть может, в первый раз. Слушай. Из бесконечных далей видны только трезвые и простые вещи. Все же иное – поддельная глубина, истерика. Не глубина это, а болото. Если я отвечу тебе на твои сомнения просто и банально, что у тебя детское нетерпение и что история делается не сразу, знай – в моих словах мудрость еврея. В нас есть особая мудрость. А у тебя, Соня, нет мудрости. Порыв, сменяющийся отчаянием. Теперь нам нужна страшная выдержка, страшное терпение.
Соня. Ждать я не могу. Я ведь живу один раз и зачем-то люблю жизнь, зачем-то живу. Что-то ведь с меня, если я живу, спрашивается же? Да, надо делать, да, нельзя не делать… Смерч закрутился, Андрея убили, дядю Пьера убили… Убивают, а я, храня себя, буду прокламации разбрасывать с тобой? да… что еще? Программные общие места повторять? Нет, я не могу. Нет, если так…
Бланк. Конечно, на нашу долю выпала тяжелая полоса истории. Но мы потрудимся не даром. Будущие поколения…
Соня. Нет мне дела до будущих поколений! Сейчас – моя жизнь, моя вина, мой ответ. Моя боль неутолимая!
Бланк. Но ведь есть же у тебя твое личное счастье, Соня? Вспомни, мы любим друг друга. Вместе легче страдать.
Соня. О, какое личное счастье! Вместе ты говоришь, вместе… А вот я страдаю одна… Ты не хочешь меня понять. Или ты не можешь?
Бланк. Милая, хорошая моя. Ну, успокойся, ну скажи…
Соня. Я скажу. Вот что я тебе скажу… Вот что я думала… Да, да, думала – и думаю: если кругом все только сплошное безумие, – бежать надо, без оглядки, на край света… или…
Бланк. Или что?
Соня (помолчав, спокойно). Или, у кого есть силы, есть вера в свою правду, идти, как Андрей, убивать, быть убитым; других путей нет сейчас для нас. Я не вижу.
Бланк. Безумие. Истерика.
Соня. Я спокойна. Да, конечно, это безумие. У меня нет веры Андрея… Я не знаю. Своей смерти я не боюсь, но права на чужую жизнь у меня нет… Мне страшно, страшно… Я не знаю, куда идти. Неужели нет, действительно нет иных путей, иного выхода? О, помоги мне, помоги мне. Пойми, что я тебе говорю, я слабая, усталая…
Бланк. Милая, бедная ты моя. Словами я не могу тебе помочь. Просто ты еще не знаешь ни меня, ни дела. Передумай, перестрадай, только серьезно, без истерики, и ты доверишься мне. От дела я никогда не отойду. Я до конца жизни буду бороться за счастье других, за угнетенный народ мой, за свое счастье и за тебя тоже. Да, Соня, за тебя. Чтобы ты победила уныние свое, полюбила жизнь. Она прекрасна В ней святая борьба. Человек победит судьбу. Сильный и светлый вступит он в царство свободы из царства необходимости…
Соня. Ты прав для себя. Иди своей дорогой, оставь меня.
Бланк. Соня, кто-то пришел на террасу. Пойдем в сад, я должен тебе еще сказать…
Соня. Нет, оставь меня. Потом, после. Теперь я хочу быть одна. Я должна быть одна. (Уходит за дом.)
Бланк через некоторое время идет на террасу. На террасу вошли Арсений Ильич, Наталья Петровна, попадья, Привалов, позже Бланк.
Арсений Ильич, Наталья Петровна, попадья, Привалов, Бланк.
Попадья. Батюшка дома сидит. Нельзя же дом оставлять. Нынче ни одного момента спокойствия. Да. Представьте, Наталья Петровна, сегодня я, это, сижу у окна, и вдруг с улицы какие-то сарданапалы подходят и начально так денег просят. Я окно захлопнула, а они мне такое слово вслед, что даже сказать нельзя. Да. Совсем избаловался народ. Да.
Привалов. А вы, матушка, дурные слова понимаете?
Наталья Петровна. Сони не видали?
Бланк. Она у себя, наверху, сейчас придет. Ну что, Иван Яковлевич, как дела? Матушка, а я ваших сынков сегодня видел. Молодцы они у вас.
Попадья. Ах, мосье Бланк, какие молодцы. Это, можно сказать, мое вечное страдание, да.
Привалов. Каких змей вы на своей обширной груди вскормили!
Входит Евдокимовна.
Те же и Евдокимовна.
Евдокимовна (с ехидством). В Конопельцыне управителя мужики избили.
Наталья Петровна. Все-то ты знаешь, Евдокимовна.
Евдокимовна. Да, небось, Иосиф Иосифович лучше моего знает.
Арсений Ильич. Кто тебе сказал?
Евдокимовна. Уж правду говорю.
Попадья. Ну, вот, я говорила тоже.
Евдокимовна уходит.
Те же без Евдокимовны.
Привалов. Что вы говорили? Ничего вы не говорили. Да и мерзавец-то этот конопелицкий управитель. Поделом ему.
Попадья. Ну да, вы вот все так, Иван Яковлевич. Принципности у вас никакой. Наталья Петровна, представьте себе, мне наметай начальник станции говорил, что ему с прокламациями сладу нет. Как поезд пройдет, так вся станция прокламациями завалена, и все самого возмутительного содержания.
Привалов. А вы их, матушка, читали?
Попадья. Вот и читала.
Привалов. Вас бы за это арестовать следовало.
Попадья. И чем это все кончится? Катастрофа грандиозная.
Арсений Ильич. Сил нет. Я совершенно болен. Тут жить нельзя.
Бланк. Не бойтесь, к вам не придут.
Арсений Ильич. Да непременно придут. Никакого сомнения нет, что придут. Елачина спалили же. Это безумие – жить здесь. Как разогнали Думу проклятую, так удержу не стало. Я понимаю, она действительно утрировала, но неужели нельзя было как-нибудь… Постепенно… смазать, осадить там, осадить здесь. А ведь это ад, хаос, варварство…
Наталья Петровна. Опять ты волнуешься, Арсений.
Привалов. Кто же в этом хаосе виноват?
Попадья. А на духовенство теперь поход. Реформы, реформы и реформы. Да. Точно духовенство в чем виновато. Из кулька в рогожку перебиваемся, а еще реформы. Да.
Привалов. Я вчера вашего батюшку встретил. Из Заклинка ехал. Целую телегу всякого добра вез.
Попадья. Бессребреник какой нашелся. Вам, поди, бабы полотенец да кур не носят. Да.
Соня входит из дома.
Те же и Соня.
Наталья Петровна. Ну, наконец-то ты.