Полное собрание сочинений. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты

«Ежели я испытал внутреннюю борьбу в ту минуту, как мы вышли из ущелья и пули засвистели около нас, то и Бонапарт должен был бы то же чувствовать в Тулоне»

— Une bagatelle, [1667]— повторил он с улыбкой свое слово, когда Лихтенфельс спросил его, был ли он ранен. Он повторял слова, сказанные ему и им императором. Император сказал, что он удивлен слышать от молодого офицера сужденье об общем ходе [дел.]

— Плохой солдат, который не хочет быть генералом. — Император улыбнулся.

«Отец всё это видит с мрачной, стариковской точки зрения», — думал он, «а император такой человек, которым можно руководить, можно, очень можно. [1668]Княгиня прямо говорила это. Мне дадут полк, положим, и я многое могу сделать. Ежели Бонапарте не командовал полком, а начал прямо с армии, то не может же повториться одно и то же в прошедшем двух людей, [1669]у него была своя, а у меня будет своя дорога. Кутузов стар, да Кутузов осторожен, но у него нет смелости соображений Бонапарта. Угадать Бонапарта и опрокинуть его замысел — вот приз, который поставлен мне», подумал он. [1670]

Еще он думал, думал и с улыбкой прошептал про себя: — Да, я бы запретил стрелять своим, когда бы под огнем увидал фигуру du petit caporal. [1671]

И ему вспомнились слова княгини Эстергази, говорившей, что патриотизм est petit, [1672]и что счастлив тот, кто понимает величие в враге, и ему вспомнилось ее милое, умное и нежно-слабое лицо. Он не мог заснуть. Восковая свеча горела у его изголовья на столике, на котором лежала раскрытая его тетрадь фортификации, которую он хотел читать, и читал каждый вечер. Глаза его смотрели задумчиво на огонь свечи, тонкие кости обнаженных кистей лежали на одеяле, красивые, сухие пальцы переминали воск, отломленный от поплывшей свечи.

По ковру соседней комнаты послышались шаги.

— У вас еще огонь, можно войти? — послышался голос Билибина за дверью, и вслед за тем вошла вся сморщенная, крупная, костлявая фигура русского дипломата в халате и с вздернувшимися надо лбом крупными шишками.

— Я от нашего посланника, — сказал он, — он посылал за мной.

<— Вы не хотите еще спать? — спросил он. Билибин велел себе принести халат и, зябко закутавшись и усевшись в покойное кресло у изголовья, сказал: — causons. [1673]Знаете ли вы, что новость, которую привез нам этот imbécile [1674]Курагин — справедлива. Мост перейден.

— Вы это верно знаете?

— Tenez! [1675]— Он подал письмо князю Андрею.

— Вот что пишут из Вены.>

Как только он услышал, что мост перейден и армия Кутузова находится в затруднительном положении, первая мысль, пришедшая ему, была та, что это была его осада Тулона, т. е. что он, как Бон[апарте] под Тулоном, здесь в первый раз будет иметь случай показать себя и сделает первый шаг на той дороге, на которой ждала его слава.

— Так зачем вы едете? Останьтесь. По крайней мере вы не будете отдавать своей шпаги французам или en grande compagnie. [1676]

— Еду затем, что [1677][бы] этого не было.

— Вас или убьют или вы отдадите шпагу, обе альтернативы неприятные. [1678]

— Понимаете ли вы, — отвечал Болконский, — Кутузов — придворный старик, неспособный на геройскую защиту и на смелый шаг. Войско, которому раздаются такие награды, войско — офицеры c'est la lie de la société, [1679]генералы — бесполезные старики, солдаты — дикие и глупые звери, да, la chair à canon, bonne à employer dans les mains d'un grand capitaine, [1680]но не в руках <царедворца Кутузова . [1681] >Союзники — des traîtres. [1682]И против величайшего полководца, против нового Цезаря. Он всё предвидел, всё знал. Понимаете ли вы, что теперь минута всё покажет? До сих пор было дурно. Очень дурно.

— Ну, а как же эта победа Кремская? — спросил улыбаясь Билибин.

— Всё пустяки, нас было два против одного и то они бежали там у Милорадовича, и разве тех бы результатов могли мы достигнуть в этот день? Всё должно было быть взято, всё уничтожено. [1683]

— Ну, а Амштетенское дело?

— Да, — как бы неохотно признался князь Андрей, — но всё таки, что же мы, удержались разве? Нет, с старым человеком, который привык воевать с турками... А австрийцы везде бежали. Это еще хуже.

— Нет, или что-нибудь должно случиться необыкновенное, переворот. А так итти не может. [1684]Наше устройство никуда не годится.

— C’est ça, mon cher. Nous serons mackés. [1685]

— И это нельзя знать, — закричал пронзительно Болконский так, как кричал его отец. — В минуту опасности может выкажется дарованье, ежели только дадут ему дорогу.

Через час Болконский ехал к армии.

* № 28 (рук. №68. Т I, ч. 2, гл. XI, XII).

<— Что-то делается невероятное. Tenez, [1686]— он подал письмо Андрею. Лицо Билибина было такое же, как всегда, но только как бы досада выражалась в нем.

— Что такое? — спросил Андрей.

— Grande nouvelle. Le pont de Vienne est enlevé, les français ont passé le Danube et vont occuper Znaim avant Koutousoff. [1687]

Андрей только больше открыл глаза и не то ужас, не то гнев выразился на его лице.

— Mon cher, nous sommes mackés, comme à Ulm, [1688]— заключил Билибин, вставляя свое mot, [1689]состоящее в том, что поступок Ауерсперга так же нелеп и необъясним, как и Мака, и что иначе нельзя определить этого поступка, как сделав глагол из слова Мак. Лицо его просияло, за ухом шевельнулась вся шапка волос и все складки и морщины мгновенно книзу сбежали с его лица.

Князь Андрей стал читать и лицо его невольно улыбнулось.

— Mais c’est une trahison incroyable, [1690]— сказал [1691]он.

— Eh, mon cher, il y a trahison et demi trahison et quart de trahison. Quand le jeu est mauvais, on tire son épingle, voilà tout. [1692]

— Но были ли тайные переговоры австрийцев с французами?

— Затем они тайные, чтоб мы их не знали, а впрочем il ne faut jurer de rien. [1693]

Андрей встал и стал одеваться.

— Что вы? [1694]

— Я сейчас еду. — Князь Андрей вышел и распорядился отъездом. [1695]

Билибин, завернувшись в халат, уютно сидел в большом кресле.

— Садитесь, causons, [1696]— сказал он, — dieu sait, [1697]когда увидимся. Savez vous, je vous admire et vous êtes une énigme pour moi. [1698]Зачем вы едете?