Масоны

Когда горничная, неторопливо и не вдруг отворив дверь, вошла в комнату барышни, то Людмила сейчас же поспешила отойти от Ченцова и немного покраснела при этом.

- Что тебе надобно? - спросила она горничную несвойственным ей строгим тоном.

- Письмо к вам от Егора Егорыча Марфина! - проговорила та, подавая письмо Людмиле, которая ей торопливо проговорила:

- Хорошо, можешь уйти!.. Пусть - кто принес - подождет!

Горничная ушла.

Людмила начала читать письмо, и на лице ее попеременно являлись усмешка, потом удивление и наконец как бы испуг.

Ченцов внимательно следил за нею.

- Что такое может писать к вам мой дядюшка? - спросил он с некоторым нетерпением.

- Ну, уж это не ваше дело, извините! - сказала Людмила.

- Почему ж не мое?.. - воскликнул Ченцов и, вскочив с дивана, стал отнимать у Людмилы письмо, которое, впрочем, она скоро отдала ему.

С первых строк дядиного послания Ченцов начал восклицать:

- Прелесть!.. Прелесть что такое!.. Но к чему однако все это сводится?.. Ба!.. Вот что!.. Поздравляю, поздравляю вас!.. - говорил он, делая Людмиле ручкой.

Та несколько рассердилась на него.

- Но что же вы намерены отвечать на сие письмо? - заключил Ченцов.

- Вы, я думаю, должны это знать!.. - произнесла Людмила, гордо подняв свою хорошенькую головку.

Ченцов самодовольно усмехнулся.

- Но вы, однако, обратите внимание на бесценные выражения вашего обожателя! - продолжал он. - Выражение такого рода, что ему дана, по воле провидения, страсть Аббадоны!.. Ах, черт возьми, этакий плюгавец - со страстью Аббадоны!.. Что он чает и жаждет получить урок смирения!.. Прекрасно!.. Отказывать ему в этом грешно!.. Дайте ему этот урок, и хорошенький!.. Терпите, мол, дедушка; терпели же вы до пятидесяти лет, что всем женщинам были противны, - потерпите же и до смерти: тем угоднее вы господу богу будете... Но постойте: где же его перчатки?.. Покажите мне их!

- Не покажу!.. Над этим нельзя так смеяться!.. - проговорила Людмила и начала довольно сердитой походкой ходить по комнате: красивый лоб ее сделался нахмурен.

- Все равно, я сегодня видел эти перчатки, да мне и самому когда-то даны были такие, и я их тоже преподнес, только не одной женщине, а нескольким, которых уважал.

Тактика Ченцова была не скрывать перед женщинами своих любовных похождений, а, напротив, еще выдумывать их на себя, - и удивительное дело: он не только что не падал тем в их глазах, но скорей возвышался и поселял в некоторых желание отбить его у других. Людмила, впрочем, была, по-видимому, недовольна его шутками и все продолжала взад и вперед ходить по комнате.

- Подойдите ко мне, птичка моя! - заговорил Ченцов вдруг совершенно иным тоном, поняв, что Людмила была не в духе.

Она не подходила.

- Подойдите!.. - прошептал он уже страстно, изменившись в одно мгновение, как хамелеон, из бессердечного, холодного насмешника в пылкого и нежного итальянца; глаза у него загорелись, в лицо бросилась кровь.

- Не подойду! - объявила наконец Людмила.

- Почему?

- Потому что у вас нет белых перчаток!.. Вы их раньше меня другим роздали! - ответила Людмила и грациозно присела перед Ченцовым.

- О, прелесть моя!.. - воскликнул он, простирая к ней руки. - У меня есть белые перчатки!.. Есть!.. И для тебя одной я хранил их!..

- Не верю!..

- Верь, верь и подойди! - повторял Ченцов тихим и вместе с тем исполненным какой-то демонической власти голосом.

Людмила, однако, не слушалась его.

- А что значит для вас mademoiselle Крапчик? - спросила она, подняв опять гордо головку свою.

Ченцов никак не ожидал подобного вопроса.

- Ничего не значит! - отвечал он, не заикнувшись.

- Однако зачем же вы вчера на бале были так любезны с ней?.. И я, Валерьян, скажу тебе прямо... я всю ночь проплакала... всю.

Ченцов всплеснул руками.

- Господи, что же это такое? - произнес он. - Разве такие ангелы, как ты, могут беспокоиться и думать о других женщинах? Что ты такое говоришь, Людмила?!

- А я вот думаю и беспокоюсь, - отозвалась Людмила, улыбаясь и стараясь не смотреть на Ченцова.

- Безумие, - больше ничего!.. Извольте подойти ко мне.

У Людмилы все еще доставало силы не повиноваться ему.

- Людмила, я рассержусь, видит бог, рассержусь! - почти крикнул на нее Ченцов, ударив кулаком по ручке дивана.

Этого Людмила уже не выдержала.

- Ну, вот я и подошла! - сказала она, действительно подходя и став раболепно перед своим повелителем.

Ченцов встрепенулся, привлек к себе Людмилу, и она, как кроткая овечка, упала к нему на грудь. Ченцов начал сжимать ее в своих объятиях, целовать в голову, в шею: чувственный и любострастный зверь в нем проснулся окончательно, так что Людмила с большим усилием успела наконец вырваться из его объятий и убежала из своей комнаты. Ченцов остался в раздраженном, но довольном состоянии. Сбежав сверху, Людмила, взволнованная и пылающая, спросила горничных, где посланный от Марфина, и когда те сказали, что в передней, она вышла к Антипу Ильичу.

Старик, при входе ее, немедля встал и приветствовал барышню почтительным поклоном.

- Ах, это вы! - начала с уважением Людмила и затем несвязно присовокупила: - Кланяйтесь, пожалуйста, Егору Егорычу, попросите у него извинения за меня и скажите, что мамаши теперь дома нет и что она будет ему отвечать!

Антип Ильич хоть и не понял хорошенько ее слов, но тем не менее снова ей почтительно поклонился и ушел, а Людмила опять убежала наверх.

V

Егор Егорыч, ожидая возвращения своего камердинера, был как на иголках; он то усаживался плотно на своем кресле, то вскакивал и подбегал к окну, из которого можно было видеть, когда подъедет Антип Ильич. Прошло таким образом около часу. Но вот входная дверь нумера скрипнула. Понятно, что это прибыл Антип Ильич; но он еще довольно долго снимал с себя шубу, обтирал свои намерзшие бакенбарды и сморкался. Егора Егорыча даже подергивало от нетерпения. Наконец камердинер предстал перед ним.

- Что, какой ответ? - забормотал Егор Егорыч.

- Ответ-с такой... - И Антип Ильич несколько затруднялся, как ему, с его обычною точностью, передать ответ, который он не совсем понял. - Барышня мне сами сказали, что они извиняются, а что маменьки ихней дома нет.

- Но где же маменька ее? - перебил его Егор Егорыч, побледнев в лице: он предчувствовал, что вести нехорошие будут.

- Этого я не знаю-с! - доложил Антип Ильич.

Егор Егорыч вскочил с кресел.

- Как же ты не знаешь?.. Как тебе не стыдно это?!. - заговорил он гневным и плачевным голосом. - Добро бы ты был какой-нибудь мальчик ветреный, но ты человек умный, аккуратный, а главного не узнал!

- Это, виноват, не догадался! - отвечал Антип Ильич, видимо, смущенный. - Если прикажете, я опять сейчас съезжу и узнаю.

- Нельзя этого, нельзя, Антип Ильич! - воскликнул тем же досадливо-плачевным тоном Егор Егорыч. - Из этого выйдет скандал!.. Это бог знает что могут подумать!

Антип Ильич решительно недоумевал, почему барин так разгневался и отчего тут бог знает что могут подумать. Егор Егорыч с своей стороны также не знал, что ему предпринять. К счастию, вошел кучер.

- Лошадь откладывать или нет? - отнесся он негромко к Антипу Ильичу.

- Конечно, откладывать!.. Конечно!.. - подхватил за него Егор Егорыч. Что, я поеду гулять, что ли, кататься, веселиться!..

Кучера несколько удивили такие странные слова и тон голоса барина.

- Ты не знаешь ли, куда уехала старая адмиральша? - попытался его спросить Антип Ильич.

- Она уехала в Новоспасский монастырь! - объяснил ему кучер.

- Зачем? - вскрикнул, обернувшись к нему лицом, Егор Егорыч.

- Люди сказывали, что панихиду служить по покойном адмирале! - ответил и на это кучер.

- Это тридцать верст отсюда?.. Тридцать верст!.. - кричал Марфин.