На виду у всех

Даже мне, мальчишке, казалось странным: зачем Германии, оказавшейся лицом к лицу с Англией, проводить маневры за тысячу километров от театра военных действий, у границ дружественной страны? Наши евреи, помня итог польско-немецкой дружбы, удивлялись, почему СССР, а не Германия, оправдывается за концентрацию немецких войск?

Через несколько дней новые события заставили нас забыть о международных делах.

В 1939 году еврейское население нашего города удвоилось за счет беженцев. Было им невыносимо тяжело без жилья, работы и без знания русского языка. Нам, знакомым с белорусским языком, легче было его освоить. А родственники, оставшиеся под немцем, писали, что живется им несладко, но, находясь в своих домах (переселение в гетто началось позже), как-то перебиваются. Поэтому многие беженцы не приняли советского гражданства, предпочитая отправиться на прежнее место жительства. Вот теперь их грузили в товарные вагоны для отправки в противоположную сторону - в Сибирь. Одновременно к ним присоединили семьи местных евреев - бывших активистов общины. Власти сообразили, что мононациональный трансфер евреев имеет неприятный привкус и разбавили его, добавив к ним местную помещицу Рейтанову. Помню ее, согбенную старушку, которую усатый кучер привозил на карете к нашему соседу-сапожнику. После прихода красных кучер приютил ее у себя. Теперь ее везли по тому же пути, по которому Екатерина II отправила ее прадеда - Тадеуша. Она оказалась в одном вагоне с бывшим секретарем ляховичского кагала Гилелем Кустановичем его женой, двумя мальчиками и тещей. Ляховичские евреи всегда были в хороших отношениях с семьей Рейтанов, но разве они могли себе представить, что им окажут такую честь делить невзгоды дальней дороги со знаменитой шляхтянкой?

В воскресенье я встал в шесть часов утра. День обещал быть жарким. Надо было по холодку завершить прополку огорода. Я не обратил внимания на далекие глухие взрывы. К полудню собрался на речку. Навстречу - сын доктора Рафеса. Он крикнул:

- Война с немцами! Выступал Молотов, сказал: наше дело правое, победа будет за нами.

Забравшись на пожарную вышку, я увидел черный дым над городом Барановичи. Дома застал плачущую мать, сестричка где-то недалеко от немецкой границы и Михаил в Минске. Несмотря на выходной день, заработали учреждения. В горкоме комсомола маму заверили, что детей из пионерских лагерей привезут домой.

Утром второго дня войны появились грузовые машины с женщинами, детьми и домашним скарбом. Это беженцы - семьи военнослужащих из-под Белостока. Под звуки духового оркестра потянулась колонна мобилизованных нашего города. Они шли в гражданской одежде, без оружия, хотя в городе на складах полка, выбывшего весной на учения, было оружие и обмундирование. За городом их отпустили домой и приказали прибыть в военкомат завтра. Растерявшееся начальство не знало, что дальше делать, не было указаний сверху. Как объяснить, что в то время, как страна с рассвета обливалась кровью, а немецкие танки мчались на восток, навстречу им продолжали идти в Германию эшелоны с зерном и горючим? Страна все еще жила "Опровержением ТАСС", и понадобилось долгих восемь часов после получения немецкой ноты, чтобы Молотов объявил о немецком нападении. Среди мобилизованных были преимущественно евреи нашего города, их так и оставили на верную смерть.

Приведу еще один пример нелепых промахов начала войны. Через много лет мой коллега-агроном Зинов рассказал, что в ту ночь он ждал на вокзале в Бресте поезда, чтобы отправиться на воскресенье к родителям в Кобрин. Запасные пути были забиты порожняком, пришедшим из-за Буга (на немецкую сторону отправлялись груженые вагоны, а оттуда гнали порожняк). С первыми выстрелами раскрылись вагоны и оттуда выбежали вооруженные немцы. Они без боя заняли железнодорожную станцию и направились в город. Рядом оборонялась крепость, но дорога на восток была открыта. Что это было так, мне призналась и гид музея "Брестская крепость". Как же наши славные "карацупы" пропустили врага? А была команда: "Не поддаваться на провокации".

На третий день появились первые признаки паники. Грузовые машины с беженцами, легковушки вперемежку с конными повозками запрудили улицу. В этом потоке я увидел нашу городскую пожарную машину. На ней, цепляясь за что попало, висели еврейские парни. Уезжают. Я зашел домой: может, и нам уйти? Мама всё ждала нашу Сорелэ: а вдруг она вернется и никого не застанет дома?

Следующим утром стало тише. Ночью дочиста разграбили магазины и военные склады, поскольку ушли охранявшие их часовые. Вокруг валялись седла со срезанной кожей. Еще не было слышно гула артиллерии, а в городе уже не стало милиции. Грузовики с солдатами шли навстречу друг другу. Создавалось впечатление, что войска мечутся, не зная куда ехать. Вероятно уже отрезаны дороги отступления. Как быстро все переменилось! Война смахивала на ту, которая разыгралась два года тому назад в Польше. Еще хуже. Сейчас паники больше, и движутся немецкие войска быстрее, несмотря на лучшую вооруженность Красной Армии по сравнению с польской.

Впереди польская линия укреплений, а за старой границей - советская. Немцам к нам не добраться. Ведь слабые финны против сильной Красной армии и то долго сопротивлялись на своей "линии Маннергейма". Ночью с севера стала слышна артиллерийская канонада. Утром установилась тишина, по дороге с запада никакого движения. Наверно, немцев погнали назад. Раньше говорили, что наша армия начеку, а если придется воевать, то только на чужой территории. В середине дня со стороны города Барановичи показалась колонна танков, на башнях алели красные полотнища. Наши танки. Но когда они стали спускаться к мосту, то на середине красных полотнищ я увидел белые круги с черной свастикой. Глазам не верилось: откуда немцы без боя на четвертый день войны оказались у нас? Я вбежал в дом, закрыл дверь на замок. Мама тихо плакала. Затарахтели мотоциклы, послышалась лающая гортанная речь.

Говорили, что немцы уже в Минске и даже под Смоленском. Странно. Ведь в сентябре 1939 года новую границу СССР установили далеко на западе за Белостоком на реке Нарев севернее Варшавы. Теперь немцы, ударив из Восточной Пруссии и Брестского подбрюшья, пройдя через польские и советские старые укрепления, отрезали не только белостокскую группировку, но взяли в клещи огромную территорию. В 1942 году, проходя по болотам Гродненщины, я видел ряды советских танков, не подбитых, а брошенных экипажами из-за отсутствия горючего, того самого, в изобилии направлявшегося в течение двух лет немцам.

Через наш город гнали колонны военнопленных. Сопровождало их обычно всего несколько конвоиров. Измученные, голодные, эти недавно еще сильные молодые люди, медленно передвигались, поддерживая друг друга. Они даже не пытались бежать. Упавших немцы тут же пристреливали.

Стояла жара. Немцы, не стесняясь, раздевались до трусов, демонстрируя хорошо откормленные, жирные телеса. Питались солдаты обильно. Германия много набрала трофейного. Банки со свиной тушенкой местами уже проржавели, и верхний слой жира покрылся рыжими пятнами. Хлеб был хорошей выпечки; упакованный в целлофан, он мог долго храниться. У солдат были и ржаные хлебцы "кнеккеброт". Это советская рожь для хлебцов шла непрерывным потоком к заклятым друзьям в течение двух лет. Добротной была и одежда солдат. Сапоги прочные, кожаные, с короткими широкими голенищами. В них можно моментально сунуть ноги в носках и не надо долго наматывать портянки и обмотки. Многочисленные фотографии в немецких газетах свидетельствовали об огромном количестве захваченной советской техники. В одной газете помещена фотография заснятого в профиль небритого черноволосого командира - пленен сын Сталина Яков Джугашвили. Была картинка из Варшавского гетто: на проезжей части лежит умирающий от голода старик, а рядом богато одетая парочка шествует в еврейский театр. Евреи не помогают друг другу.

На шестой день после прихода немцев в дом вбежала счастливо улыбающаяся невредимая сестричка. Мама схватила ее в объятия и от безмерного счастья заплакала. Вслед за сестричкой вошел дядя Шлоймэ. Сорелэ рассказала, что после первых выстрелов на границе никто и не думал эвакуировать детей. Начальство вместе с пионервожатыми уехало на пароходе вверх по Неману, а детям сказали самим добираться домой. Две сотни километров дети прошли по страшным дорогам июня 1941 года. Спали на сеновалах и кормились у крестьян. Бездетная женщина предложила сестричке остаться у нее. Девочка была светловолоса и голубоглаза, сошла бы за польского ребенка. Но она не соглашалась: