Виктория

- Это ближе по смыслу к деятельности налоговой полиции, - заметил Филипп. - Я хотел показать этот памятник специально перед тем, как ехать к морю. Вот этот солдат отрубил руку жестокому великану и забросил в реку Схелде. А знаете, как по-фламандски "рука"? Ханд. А "Бросить"? Верпен!

- Получается "Ханд Верпен" - Антверпен. А где тут у вас море?

Близость моря Стас ощущал всем своим существом.

Вечером снова пили грог и пели песни. Якоб, удалясь тихонько, возвратился держа в руках балалайку. Это сперва рассмешило Стаса. Он весело хмыкнул, так как и в Союзе воспринимал этот русский народный инструмент, как пережиток прошлого, навязываемый в концертах, которые обычно крутят перед телепередачей "Сельский час". А кто в Союзе любит смотреть "Сельский час"?

Виктория тоже улыбнулась, но улыбнулась мужу, предчувствуя его успех.

- Вы сейчас услышите, - Филипп нагнулся к Стасу, - что может вытворьят русская балалайка.

Жак пристроился на стуле, закинул ногу на ногу и согнул руку в запястье. Балалайка казалась маловатой для его длинных худых рук, но он обнимал ее, как младенца. Первая трель раздалась совсем неожиданно, она была долгой, чистой, Жак заиграл Свиридова.

"Боже, что он делает со мной!" - подумал Стас, покрываясь мурашками. Это была обычная реакция его организма на соприкосновение с талантом. "...Но откуда?!"

Девочки слушали игру отца, как слушают любимый урок в школе. Лидвина, из которой должна была выйти вскоре настоящая красавица, с длинными светлыми волосами, прореженными совсем белесыми прядями, улыбалась. Наверное, она обожала отца.

Через некоторое время, когда все уже вошли в сказочные ворота истинной музыки, разбрелись по звучащему то шумно, то тихо, баюкающему саду, раздался телефонный звонок.

Виктория поднялась и ушла в другую комнату, к телефону и, поприветствовав звонящего, надолго замолчала, только слушала. Якоб положил руки на балалайку, вены на кистях его вздулись, казалось это слепки с кистей какого-то гениального скрипача, так белы и совершенны были их формы.

Из комнаты донеслось несколько громких воскликов Виктории. Она всегда говорила громко и уверенно.

- Езус Мария! Да живите еще сто лет! О чем вы думаете!

Она обернулась и позвала жестом мужа, сказав в трубку:

- Ну, как же так! Ведь вы заплатили за нее целое состояние! Я не могу...

- Что там, Вика? Кто это?

Она прикрыла трубку рукой и объяснила шепотом по-русски, невероятно возбужденная и краснеющая от напряжения:

- Это баронесса Ильма, она хочет вернуть нам "Музыку".

Жак поднял брови. Дрогнув плечом, спросил только:

- Что ей не нравится? Они стали по ночам сходить с полотна?

- Дорогая Ильма, госпожа баронесса, - продолжила уговоры Виктория, - Я не понимаю, если она вам так нравится, зачем же лишать себя удовольствия. Может быть, вы неправильно поняли этот ваш голос предков.

Поскольку Виктория говорила на фламандском, Стас уже давно перестал вслушиваться, осторожно взял балалайку и пытался подобрать аккорды.

Потом он тихонько, фоном, запел "На солнечной поляночке", подыгрывая себе на гитаре. Филипп не взялся переводить ему сумбурные реплики Вики, но то и дело посматривал на нее и Якоба, Стасу показалось, он был в курсе вопроса.

- Мы едем завтра утром к баронессе Ильме за моей картиной, - заявила Виктория, вернувшись в гостиную и встав посреди нее. - Это какая-то невероятная женщина! Она собралась умирать!

Она пожала плечами и печально развела руки.

- Подумать только! Рехнулась!

Стас вновь поразился русскому просторечию и машинально ударил по струнам.

- Вот-вот, - возмущенно подхватила Виктория, выпрямляя спину и уткнув кулаки в бедра, - Она купила у меня картину, теперь хочет ее вернуть!

- Что же это за картина, - пошутил Азаров, чтобы поддержать художницу, - что может убить целую баронессу.

Виктория непонимающе замолчала. Она долго смотрела на Стаса, соображая.

- Нет! - вдруг протянула она, - Нет! Она ей очень нравится, живопись не может убивать, молодой человек!

- Тогда я не знаю.

- Она собралась умирать и хочет, чтобы картина вернулась ко мне, чтобы ее забрали прямо сейчас, чтобы потом не было казусов! И еще она хочет успеть к этой выставке. Ведь по сути "Музыку" никто не видел!

Все это звучало символично. "Музыку" никто не видел! Ему показалось, что она могла бы добавить: никто, кроме меня. Все в ней было - гармония.

Стас облегченно вздохнул, но все еще не понимал, зачем какой-то старенькой немощной баронессе приспичило заниматься картиной на пороге смерти, и почему она хочет сделать такой подарок именно Веронике, автору. Уже нет ли здесь скрытой неприязни.

С другой стороны, он давно открыл для себя, что художник, продающий свои работы, теряет очень много, в нем должны бы образовываться дыры от этих потерь, огромные зияющие чернотой дыры, но Азаров был уверен, что это понимает только он один.

- Мы завтра должны поехать и сделать это, ведь в четыре - открытие выставки, - делово говорила Виктория, расшагивая по комнате, - Ой, я, наверное, не усну сегодня. Жак ты проследи, чтобы я встала в шесть утра.

- А можно я поеду с вами? - попросился Стас, - Никогда не видел настоящих баронесс.

Они решили не продолжать музыкальную программу и разошлись по комнатам. Спальни их были рядом, на втором этаже.

Стас долго не мог уснуть. Он насильно заставлял себя ни о чем не думать, но тогда перед глазами начинали мельтешить лица Смейтсов вперемежку с картинами, среди которых были и те, которых Азаров никогда не видел. Особенно часто попадалась одна большая продолговатая, ярко алая, персонажи на ней тоже кружились, жили своей жизнью: три каких длинных изогнутых лепестка или три женские фигуры. Картина каждый раз меняла свои тона, то она сверкала бирюзой, то проплывала фиолетовым прямоугольником, то всплывала теплой охрой. Потихоньку он заснул. Но через некоторое, неопределимое время Азаров обнаружил себя сидящем на кровати и глядящим во все глаза в темноту. Через пять секунд он вспомнил, что кто-то кричал. Да-да, кто-то кричал в его сне или наяву, но именно от этого женского крика он проснулся. Азаров тяжело дышал и старался понять, что ему снилось.