Столкновение обстоятельств

- Ляля Фатыховна, мне куда завтра выходить?

- Сейчас, Андрей Васильич, посмотрим график. Минуточку. Ну, по графику тебе надо заканчивать терапию, но у меня все забито. Кочетова беременна, я уж поставлю тебя на "скорую" вместо нее, а Лена останется тут. Идет?

- Идет. Только вы не боитесь, что я могу нечаянно в полном объеме терапию не пройти? Интернов-то много ведь, а график трещит?

- Ну, не пройдешь, так и ладно. Ты ведь, по-моему, не очень-то рвешься в практическую медицину? Хотя работаешь вообще-то красиво, но не рвешься.

А вот этого Панкратов всегда терпеть не мог, когда о человеке судят не по его делам, а по каким-то там потаенным мыслям. И он не удержался - поднял руку в плакатном жесте, сделал кирпичную физиономию и, стоя в дверях, отчеканил:

- Вступайте в ряды телепатов!

С этим и ушел, слыша вдогонку:

- Очень жалко с тобой расставаться! Тебя так хорошо было посылать в магазин, когда чай пили!

Панкратов грустно подумал: "Конечно, с большим удовольствием она послала бы меня значительно дальше, но воспитание, видимо, не позволяет..."

В доме все по-старому. У Лельки передышка в истязании пианино, можно включить патефон. Итальянское барокко приводит нас в чувство. "Под музыку Вивальди сыграем в дурака". Сам дурак. Лелька наконец учуяла, что брат в доме, бежит из кухни подлизываться: гетры до колен полосатые, мини-мини юбочка, футболка в обтяжку - полный вперед, вокруг головы ленточка. Дитя аэробики. Или жертва? Боевой вид и святая наивность в больших синих глазах - как в ней все это уживается? Ты ей ничего не раскажешь, любимый брат? Нет. Будут телячьи нежности без слов, будем слухать классику, сидя в обнимку. Стоп, машина! Лельке надо играть дальше, а я пошел ужинать в одиночку. Хорошо, что в одиночку. Я боюсь разговориться. Поужинали, ложимся в десять, в комнату стучится отец, хочет поговорить:

- Вы чего как первоклашки?

Ольга уже седьмой сон видит. Отвечать мне.

- Пап, мне завтра на работу вставать рано.

- Как ты над собой трясешься! Некрасиво. Не по-мужски.

- Да не трясусь я. Просто спать хочу. Ты знаешь, я замечал, что от обсуждения мировых проблем в двенадцать ночи мировые проблемы никуда не деваются, а вот высыпаешься прескверно.

- Однако надо быть очень сытым, чтобы спокойно лечь в десять и не хотелось досмотреть фильм или излить душу.

- Я не сытый. Но все равно ночные споры, впрочем, как и дневные, на самом деле истин не рождают. И если я буду в дополнение ко всем моим дурным качествам еще и невыспанный, кому я такой нужен?

- И ты ничего не хочешь нам с мамой сказать?

- Я хочу сказать "спокойной ночи"!

...Отец ушел. Я соврал, что не знаю, чем кончается обсуждение мировых проблем в двенадцать ночи. Я знаю, чем это кончится: Василий Игнатьевич распалится до приступа стенокардии из-за какой-нибудь проблемы, а Анна Францевна будет совать ему нитроглицерин, а он - доказывать, что пройдет и так. А все же я становлюсь несносным типом. Мне действительно со всеми стало не о чем говорить. Что стряслось? Да ничего страшного. Просто вышел из возраста, когда решаются проблемы, общие для всех людей, и вступил в полосу, когда мои проблемы стали касаться только меня. А у родителей погас свет. Поругали меня за черствость и спокойно уснули. Обошлось без стенокардии. Теперь можно спать самому.

Утро. "Скорая". Сегодня поездим с кардиобригадой. Откачиваем. Раздышиваем. Между выездами смотрим телевизор на подстанции, а желающие особого шика слушают через стереонаушники мой "Панасоник". Два заезда домой: Лелик! Разогрей чего-нибудь пожувать! Вечер. Казанские сердечники занервничали. Марк Лазаревич, о котором на подстанции ходят слухи, что он диагностирует инфаркт с порога, ставит в машину маленький телевизорчик. Чутье у мужика действительно борзое: весь вечер кардиобригада будет принимать адрес за адресом только по рации и на подстанцию не заедет. Марафон продолжается. По телику "Осенний марафон". Здесь диспетчер по рации просит: "Кардиологическая, запишите адрес, пш-пш...", там Бузыкин в трубку отвечает: "Записываю: в семь вечера кафедра". Приземлились на подстанцию. Чай. Рыбацкие страсти вперемешку со шмоточными у мужчин и женщин соответственно. Ночь, казанские сердечники ведут себя спокойно, а утром начинается дождь. Плакал пляжик. Но сегодняшним днем можно пожертровать: поскольку за ночь не тормошили и отоспаться дали, остаюсь до девяти вечера, то бишь еще на две смены. Два заезда домой: не плачь, Оля, вот заработаю отгулы, тогда и на Волгу братца прогуляешь...

...Давление. Температура. Живот. Живот "увозим" в дежурную хирургию: наверное, все съели чего-нибудь. Чай. Керченские козинаки, дружный вой в ординаторской: иде достал?! У-у-у-у... Спасибо. Задремал. Подняли - давление. Приехал - сбил. Рахмат. Это по-татарски "спасибо", а по-русски бабка не знает. Дадут сегодня глаз сомкнуть? Нет, не дадут. Рация загавкала: "Ласточка-десять, обслужите адрес - Хади Такташ, девяносто три, квартира, пш-пш, живот болит, как поняли, прием". В Казани дождь. На Хади Такташ, как всегда, слегка размыто, но к подъезду подкатили. Пятый этаж, якши. А если носилочный? Лифта нет. Открывают. Хата претенциозная: это под дерево, то под кирпич, на совмещенном санузле из газетного шрифта смонтирована надпись: "Зайдешь без стука - вылетишь без звука". Юмористы, однако. Юмор бьет через край - три часа утра, а в доме еще шальные гости с затянувшейся гулянки. Предлагают вмазать. Больной-то кто? Гогот: "Чувак, зачем те больной, давай лучше с нами по сють-сють, а?!" - "Я запишу ложный вызов".- "Ну ладно, эт сюда".

В самой маленькой и чистенькой комнатке сухонькая старушонка, явно в эту братию не вписывается, а ведь с кем-то из них одной крови. Жестами показывает, где болит, без аппарата давно уже не слышит, и ноги не ходят. Аппендицит явный, а бабка-то еще не очень старая, прооперируют спокойно. Пишем направление, просим сбегать в машину за носилками, и вдруг - ненавидящий взгляд:

- А она в больницу не поедет!

- Ей надо срочно на операцию.

- Слушай, ты, клизма, я ведь тоже газеты читаю, ящик смотрю. Ты приехал - так оказывай помощь, не пори муму насчет больницы. Или у вас на "скорой" только одно лечение: увезти и спихнуть?! Ну сделай ей чего-нибудь! Ну!!

- Ей нельзя сейчас ничего сделать.

- Не, земляк, так не пройдет. Давай рассуждать логически. От операции она все равно откажется, а если таблетки глотать - это мы ей и дома все достанем. А ухода за ней нормального все равно в больнице не будет. Так чего ей ехать?

- Кто это тебе сказал насчет ухода?

- Парень, я тебя, конечно, уважаю, но мой тебе совет: канай-ка ты отсюда, пока живой. Понимаешь, у нас тут свои отношения, и ты не лезь. Она ж нас всех достала уже своими болезнями. В общем, понимаешь?..

...Понял. Ну черта-с два тебе, скотина! А что черта-с два? Сбегать вниз за носилками - они дверь не откроют. Шофер Вася - в миру Васих Сафин - мужик могучий, но пока его докричишься, эта команда тебя с лестницы спустит. Один шанс: эта комната - по коридору ближняя к двери. Хорошо.

- Выйдите все, пожалуйста, в зал, я ее в последний раз посмотрю и решу.

Вышли. Налили - и обо мне забыли. Сгребаем ошалелую бабку и в одеяле несем на руках с пятого этажа без лифта. Тяжело. Быстрее. Есть. Довезли в хирургию, там взяли на операцию. Утром позвонят на подстанцию и сообщат, что все в порядке и уже смотрел профессор. А пока - ночь. В Казани идет дождь. Спасибо, Васильич, выручил старшего врача. Имеешь законных шесть суток отдыха.

Три часа отлеживался дома, дальше Лелька не дала. Утащила на пляж. В Казани кончился дождь, народу что на Волге, что на Казанке - безлюдного места не ищи. На Лельку нет-нет да и метнут восхищенные взгляды. Смущается. Одевает ласты и заплывает куда подальше. Но не век же на фарватере мотаться, тем более на берегу журналы, термос, "Поросенок", и брат волнуется. Пулей обратно. Сымаем калоши, вылазим из воды, распускаем волосы.