Автопортрет

- Это чем же от меня пахнет?

- Ясное дело, что не одеколоном. Бормотухи напьются и идут в магазин.

- А ты мне что, наливала?

- А что вы мне тыкаете!

Пошло-поехало! Коля стал требовать жалобную книгу!

- У самих пасты нет, а сами говорят, что пахнет! Да от тебя от самой, сучки, воняет! Шмокодявка долбанная!

Кто-то сделал Коле замечание, и он стал бушевать. Пока бушевал, приехала милиция - там рядом.

Привезли в отделение. Сел верхом на стул напротив дежурного и принялся жаловаться милиционерам на несправедливое устройство мира. Вот, дескать, пасты зубной нет, а всякая зассыха-продавщица его, шофера "татры", стыдит. Голос у него зычный, манеры простые. Дежурный в это время разговаривал по телефону.

- Тихо! - рявкнул дежурный, прикрыв трубку.

Коля стал говорить потише, но опять завелся. Пьяным он не был, но поддатым считался по определению. Плюс заводной на разговоры о справедливости. Опять возвысил голос. Дежурный нажал на рычаг и треснул ему по лбу трубкой.

- Тут я все понял, извинился и замолчал. А трубка у него старинная, тяжелая. Во, потрогай, какой шишак заработал!

Я сказал, что вижу, вижу. Отменный шишак. Знаю и эти старинные трубки из фенолформальдегидной пластмассы.

- И что дальше?

- А ни х..! Трубка цела, голова цела, а провод оторвался. Так они, блин, в бутылку полезли, что я им провод оторвал. Составим, говорят, протокол, что ты нам телефон испортил, связь нарушил! Я им говорю: "Пишите! Только сами себя обосрете, если у вас любой гражданин может государственную милицейскую связь нарушить". Они позлились, позлились, да ни х... сделать не могут. Данные с пропуска переписали, червонец штрафа взяли и выгнали. А сегодня отрядный вызывает - даю тебе месяц допограничений - на тебя телега из ментовки. Вот тебе, блин, почистил зубы! Не, я это дело так не оставлю буду муферандум писать.

- Меморандум, - поправляю.

- Ну, меморандум, один хрен! Где же справедливость, Дима? Везде говорят - зубы надо чистить, зубы чистить... А сами? Трубкой по голове и месяц невыезда! Суки позорные...

Опять Коля из-за баб пострадал. А ведь клялся обходить их стороной и записаться на курсы радиодела в местном ДК.

"Фирсов ворочался под тонким казенным одеялом, гасил и снова зажигал свет, курил, снимал с кончика языка табачные крошки и замечал невозможность остановить собственные мысли. Рычала во сне гора мышц, именуемая хулиганом Максимовым. Утром эта гора заправит себя бачком вареных макарон, перемешанных с килькой в томатной соусе, и, проклиная городскую жизнь, побежит на развозку, которая подъезжает к комендатуре, чтобы забрать химиков-шоферов. Нет, прежде чем затопать по лестнице кирзачами, Коля поднимет на ноги всю квартиру: "Валера, твою мать в перегиба! Вставай! Игорь, а ты чего лежишь? Или у тебя завтра смена? Вот, мать вашу в дышло, хорошо устроился. А я, блин, как папа Карло - каждый день паши! Все, блин, ученые, один только Коля Максимов неуч... Валера, твою мать, поднимайся, сука такая! Мало тебе двух опозданий? На зону захотел! - Он сдернет с Валерки одеяло и пойдет ставить воду для макарон. - Валера, щенок пса троекуровского, ты будешь макароны?" - "Нет, - слабо отзовется Валера, садясь на кровати и хлопая глазами. - Спасибо... - Он возьмет со стула сигареты и закурит. - Во, блин, война приснилась... Как будто меня в армию забрали, мы идем по дороге с чемоданами, и вдруг самолеты... Бр-р, холодно". - "Война, - отзовется с кухни Максимов. - Война будет - всем капец. Не хрен и думать. Так звезданет, что галоши свои не сыщешь. Это все ученые... Мария Кюри-Склодовская со своим мужем - расщепили, ети их мать... Я читал. Игорь, ты читал? Забыл, как книжка называется. Ну про этих, как они там в лаборатории". - "Читал, читал". - "Это все они, - уведомит Коля. - Ага. - Он будет мочиться в туалете, не закрывая дверь, и даст гороховую очередь. Если бы не они, жили бы сейчас спокойно..."

Коля будет суматошно ходить по квартире, искать бумажник с правами, поторапливать Валеру, чесать себя в разных местах и вспоминать далекий уральский леспромхоз, где его ждут родители-старики и собака Жулька, где не надо вставать спозаранку и трястись на автобусе до работы.

- Ты Жульку-то мою видел, Игорь?

- Иди на хрен! Видел.

- Это же песка, что надо! Охотничья лайка. Я тебе сейчас покажу. Ты, наверное, не видел. Там, где я с ней один, когда в отпуск ездил. Ага. Сейчас покажу... - Коля вытащит из бумажника фотографию. - Во, смотри! Видишь? А лапы! Что ты!

Игорь разлепит сонные глаза, взглянет на фотографию, за окном будет стоять темно-синий сумрак, будет слышно, как на лестнице хлопают квартирные двери, Игорь вспомнит свои первые полгода на "химии", когда так же вскакивал по утрам, чтобы не опоздать на работу, и шел раскисшей дорожкой вдоль речки, пробираясь к вагончику своего СМУ, вспомнит, вернет фотографию: "Хороший пес" - и не удержится, закурит натощак, испытывая стыдливую радость от того, что еще несколько часов сможет лежать в тепле, пока не загремит его будильник.

Коля будет есть на кухне макароны, греметь ложкой в кастрюле и, наклонившись к транзистору, как к микрофону, орать пионерке, бодрым голосом рассказывающей о своих жизненных устремлениях: "Дура! Поняла? Дура ты, мать твою так!" Достанется и пионерам, и комсомольцам, и октябрятам. Валера будет беззвучно смеяться и застилать постель.

Коля зло выключит приемник.

- Игорь! - позовет он с кухни. - А чего это Наташка со мной так ласково по телефону разговаривать стала? А?

- Не знаю. Любит, наверное.

- А может, сука, забеременела. А? От другого?

- Тебе видней со своей крыши.

- Да... с крыши. Вчера чуть не звезданулся из-за нее, падлы. Хорошо, за антенну ухватился. А может, этот другой послал ее подальше? А? С чего вдруг она ласковой стала?

- Любит, тебя дурака, вот и ласковая.

- Любит? - Коля оставит макароны и выскочит в комнату. - А что же она, сучка, раньше на меня только рычала? А теперь любит вдруг... Да, падла, любит она, как же... То участковому на меня писать хотела, а теперь - любит! - Коля уйдет на кухню и, управляясь с макаронами, будет ворчать, постигая сказанное Игорем. - Любит. Как же... любит. Я ей дам, суке... Любит!..