Из телеинтервью компании CBS

Александр Солженицын

ИЗ ТЕЛЕИНТЕРВЬЮ КОМПАНИИ CBS

(Интервью ведёт Уолтер Кронкайт)

Цюрих, 17 июня 1974

После четырёх месяцев в Западной Европе пересмотрели ли вы какие-то из ваших мнений о западном мире, сформировавшихся ранее в Советском Союзе?

Четыре месяца - это, конечно, срок небольшой, а особенно при моём образе жизни: я не езжу, мало встречаюсь, я стараюсь наладить свою работу. Так что опыт у меня ещё короткий в Западной Европе. Но, должен сказать, нет, основные мои представления, как они сложились в Советском Союзе, так они и остались. Более того, я смел бы сказать, что мой взгляд выработался не индивидуально, это не мой только взгляд оттуда, он - и многих людей, находящихся в Советском Союзе, и, знаете, даже шире, - в Восточной Европе. Такая ситуация сложилась, которая не бывала веками: жители Восточной Европы - русские, венгры, поляки, чехи, литовцы, немцы, румыны - теперь, в результате одинакового жизненного опыта, одинаково испытанного угнетения, имеют какие-то общие взгляды, общие воззрения на то, что делается в мире, и в частности на Западе. И я должен сказать, что я не раз уже встречал совпадение своих собственных взглядов со взглядами многих восточноевропейцев. И может быть, вот этот диалог - Восточная Европа Западная Европа - как-то упускается. Мне кажется, что исключительно полезно было бы Западу прислушиваться к слитному голосу Восточной Европы, ибо вся Восточная Европа вместе может сказать очень много важного и полезного.

Вы можете сказать, что жизнь на Западе - такая, какой вы её ожидали увидеть?

Да. В общем, мне кажется, я так и представлял себе западную жизнь.

Испытываете ли вы трудности в вашей работе в изгнании по сравнению с тем, как вам работалось в Советском Союзе?

Ещё месяца два назад я не мог бы вам уверенно ответить, не мог бы сказать, как пойдёт, но сейчас я могу с облегчением и радостью сказать, что работа моя здесь идёт так же, как в России, с теми же привычками, на том же уровне, в том же темпе. Я работаю совершенно нормально. И это главное содержание моей жизни сейчас.

Ваша жизнь в Советском Союзе, по-видимому, была трудна во многих отношениях. То, что вы оказались теперь на свободе, меняет ли как-то образ вашей работы?

Вы знаете, я никогда не работал в Советском Союзе скованно. Давление, которое было вокруг меня, это давление было на мою жизнь, но не мою работу. Я начал серьёзно писать в лагере, в 1948. Это, значит, 25 лет назад. И вот все эти 25 лет я работал внутренне совершенно свободно. Когда я сижу над листом бумаги и пишу - нет никакой разницы: то, что я делал в лагере, то, что я делал в ссылке, в Советском Союзе вообще, и сегодня. Разница, может быть, другая, что там я должен был каждый день думать: вот это, что я написал, куда я должен спрятать? а вдруг ночью придут? А тут я спокойно написал, положил и спать ложусь.

Над чем вы сейчас работаете?

Не только сейчас, я, собственно, всю жизнь работаю над одним: написать историю русской революции. С 1936, этому уже сорок лет, работе этой. Но меня всё время что-то отвлекало и мешало, перебивало. Я и сейчас работаю над своими Узлами, очередным Узлом Третьим, кончаю Второй Узел. Если бы сегодня в нашей стране не было бы режима постоянного угнетения, не страдали бы каждый день люди, не уничтожали бы за инакомыслие, и если б эта система не старалась распространиться на весь земной шар, то я бы мог себе разрешить вообще не писать публицистических статей, не давать интервью, никаких общественных выступлений, а только писать мою книгу. Но вот горькая необходимость. Мне моей жизни всей, вероятно, не хватит кончить мою работу, я так думаю. Так что надо было бы заниматься одной ею. Вообще из-за угнетённости и секретности моего положения в Советском Союзе у меня создался изрядный запас вещей уже написанных, но ещё не напечатанных. Сейчас я буду больше, чем раньше, публиковать.

Насколько трудно вашей семье привыкнуть к новой жизни?

Конечно, трудно. Для тех, кто никогда не собирался покидать родину, привыкнуть очень трудно. Но мы и не настроены привыкать. Я по горло занят работой, жена помогает мне, а впереди у нас цель - возврат в Россию, чувствуем себя повседневно связанными с ней и поэтому, собственно, привыкать по-настоящему и не хотим. Мы верим, что вернёмся. И для этого работаем.

Когда?

Ах, когда? К сожалению, люди никогда не могут этого предсказать.

Для этого надо было бы, чтоб произошли изменения в политической системе, в нынешнем правительстве?

Я бы даже сказал, для меня - простой ключ: настолько изменилась бы система, чтобы весь "Архипелаг ГУЛаг" можно было напечатать свободно, широко в России. Не так обманно, как у нас умеют печатать, напечатают маленький тираж, продадут в Москве, иностранным корреспондентам, на Запад пошлют - и известие: "опубликовали Булгакова". На самом деле никто этой книжки не видел, - опубликовали! Нет, не так, а чтобы в любом русском магазине можно было купить "Архипелаг ГУЛаг".

Значит, в тот день, когда ваши книги будут свободно продаваться в книжных лавках Советского Союза, - вы сможете вернуться?

В этот момент я мог бы быть полезен там, я мог бы быть действительно к месту, да.

Иначе не была бы обеспечена ваша безопасность?

Нет, ну, видите, я там был до последнего дня, и я никогда бы сам не уехал, я не собирался уезжать. Более того, если б я заботился о своей безопасности, я бы не осмелился напечатать "Архипелага", находясь в Советском Союзе. Я понимал, чтo значит для меня напечатать "Архипелаг" или просто смерть или смерть через тюрьму, и ничего другого. Но я давно к этой судьбе был готов, - как Бог даст. И так оно, собственно, и было: арестовали меня и предъявили "измену Родине", которая дает высшую меру расстрел, так что мне в первый же вечер ареста предъявили расстрел. Нет, я к этому был готов, иначе нельзя было выйти из положения; уезжать нельзя, и бесконечно держать "Архипелаг" - тоже нельзя. "Архипелаг" надо было печатать. Так что я клал голову под топор. Но вот обошлось. Пока.

Читаете ли вы западные газеты?

Всё свободное время я занят чтением для моего романа, исторического. Исторический роман требует такого количества чтения - ведь это эпоха, пропущенная в нашей стране. Трудно представить, но вот об этой эпохе, о 14-м, 15-м, 18-м, 20-м годе, у нас в стране знают меньше, чем о пушкинском времени, о Екатерине II. Но это надо много читать, поэтому для чтения западной прессы у меня времени мало, я читаю вырезки, которые мне дают. И радио слушаю западное на русском языке. Конечно, мои сведения поэтому ограничены, ясно. Я не могу читать столько, сколько читаете вы здесь, да и языки надо знать хорошо.