Мальтинская мадонна

Попов Александр

Мальтинская мадонна

Александр Попов

Мальтинская мадонна

Повесть

Евгению Суворову

1

Весь август и сентябрь Прибайкалье изнывало от нудных дождей - холодной отвратительной мороси. Ивану Перевезенцеву, мужчине лет сорока двух, журналисту-газетчику, моложавому, стройному, но с пергаментно-утомленным лицом, порой представлялось, что он и окружающие находятся в дальнем морском плавании, а корабль их - вот эта промокшая, кто знает, не до самой ли сердцевины, земля. И сверху, и через борт, и Бог весть еще откуда хлещет вода на отчаявшихся, обозленных на судьбу и друг на друга людей, а твердь, увы, не просматривается ни с одной из сторон света. Под ногами два месяца хлюпало, чавкало - природа как будто насмехалась и издевалась над людьми, которым и без того нелегки маршруты жизни. Всклокоченное, грязновато-серое небо запанибратски налегало на землю, и уже казалось, что не бывать просвету до самых снегов и морозов.

Однако в канун октября внезапно выкатилось на утренней заморзковой заре солнце - молоденькое, напуганное, будто держали его где-то под замком да в строгости. И установились ясные, золотистые дни, даже припекало после полудня как в июле. Небеса стояли высоко, а по-над землей до самой темноты струились сизоватые ленточки туманцев. Говорили, что бабье лето хотя и с некоторым опозданием, как нынче, но все равно пропоет свою светлую грустную песню.

Одним утром, наполненным лучистым туманным воздухом, Иван Перевезенцев с тонкой спортивной сумкой через плечо сел на иркутском вокзале в седоватую от росы электричку и поехал в Мальту, до которой по размахам Сибири всего ничего - километров семьдесят с небольшим. Электричка задорно свистнула, потряхивающе-кокетливо вздрогнула и легонько, будто на цыпочках, тронулась с места.

С деловитым гулким постуком минули мост через пенисто вспученный Иркут. Промелькали за окном какие-то заводы, склады, вагоны, городские и поселковые застройки. Сходились и расходились остро сверкавшие рельсы. Наконец, вымахнули на свободную двухколейную магистраль.

И полчаса поезд не находился в пути, а ужато, сутуло сидевшему Ивану стало казаться, что он мчится в этом тряском, внутри запыленном, неприбранном вагоне уже долго-долго по безликой земле, и все не может прибыть в какой-то важный в его, Ивана, жизни пункт назначения. Он потер ладонями глаза, поматывающе встряхнул головой, зачем-то стал внимательнее смотреть за окно - на скошенные, коричневато-выжженного цвета поля и луга с лениво, неувлеченно пасущимся скотом, горбами скирд намоченного сена, на густо-зеленые, насупленные холмы на той стороне Ангары, на лоскутно-цветистые леса, на одинокие, почерневшие от обилия влаги дома рядом с рельсами; все знакомое Ивану, но казалось ему неприветливым, не ощущалось родным и чем-то нужным. Он невыносимо скучал и томился. И раздражался, раздражался. Раздражался, что качает и трясет, что не достаточно тепло в вагоне и очень пыльно, что люди дремлют и зевают, что кто-то не так взглянул на него, а кто-то и вообще не посмотрел в его сторону, что жестко сидеть, что запотевает окно, - все в мире было не по нему, все не так устроено и неправильно живет. Его длинные белые пальцы то замрут, то задрожат мелко.

"Куда я еду? Какая-то еще к дьяволу Мальта встряла в мою и без того неловкую и дурацкую жизнь? Что такое Мальта? Зачем она мне? - потряхивались в голове Ивана обрывочные мысли, не рождая, как было свойственно его мыслительным усилиям, чего-то законченного, ясного и непременно приносящего практические плоды. - Одно хорошо: в Мальте родилась моя мать. И ее двоюродная сестра там, кажется, еще живет... тетя Шура, такая маленькая, вечно спешащая женщина..."

"А может, я на Мальту еду? И не сегодня-завтра белоснежный круизный теплоход доставит меня на какой-нибудь умопомрачительный лазурный берег Средиземного моря, - косо усмехнулся он, зачем-то отворачиваясь от окна. - А может, господа хорошие, никакой Мальты и нету и никогда не было? Да и кому она, затерянная на просторах Сибири, нужна в нашем помешанном, нездоровом мире? Нам подавай что-нибудь великое, грандиозное, престижное, а тут, понимаете ли, какая-то железнодорожная станция Мальта, Богом и людьми забытая... Фу, брюзжишь, как трухлявый пень!"

В Мальту Иван ехал на курорт по профсоюзной путевке, и эта путевка в его жизни оказалась случайной; хотя - как посмотреть.

Иван Перевезенцев не сказать, что бы был обеспеченным человеком, но ему временами перепадали немалые деньжата, и он кое-что мог себе позволить в жизни и - позволял. Однажды отдохнул на престижном, модном курорте, и теперь ему было как бы неловко воспользоваться льготной профсоюзной путевкой на этот дешевый курорт, потому что он причислял себя - с тщательно скрываемой, особенно перед менее удачливыми коллегами, гордостью - к людям состоятельным, к некой элите общества. И действительно, он зарабатывал трудом журналиста неплохо. Владел просторной, доставшейся от умерших родителей прилично меблированной квартирой, располагал загородным, но уже построенным на собственные средства домом с банькой, имел автомобиль. Иван слыл мастером "забойных", заказных материалов. Нужно было виртуозно, "правдоподобно" обелить денежного политика, промышленника, бизнесмена - шли к нему, нужно было ярким словцом посодействовать в "пробивании" в депутаты темной личности - обращались к нему же.

"Ванюшка не брезгует никакой работенкой, - судачили коллеги. - Как закажут - так и намалюет. Ушлый, однако, парень!.."

Но нельзя было не признать, что выходило у него ярко, интересно и, говаривали, небесталанно даже.

"Мое дело маленькое: я - ремесленник", - думал, наморщивая лоб, Иван.

Он привык, что востребован как автор, что о нем говорят, что ему завидуют. Он был уверен, что друзей у него нет, а все - коллеги да партнеры. Еще у Ивана не было жены и детей. И любимой женщины не было. Однако красивые, молоденькие особы из его холостяцкой, но ухоженной квартиры не выводились. Иван часто бывал любим, однако его сердце молчало, и нередко он сравнивал его с большой трубой, в которую крикнешь - и отзывается громогласными, искаженными, пугающими звуками. А потому, чтобы не испытывать ненужных неудобств, - лучше не кричать, не взывать о любви.

"Пойми ты, глупышка, мое сердце пусто, как труба", - хотелось ему иногда предостеречь очередную пассию, страстно и настойчиво заявлявшую о своих правах на него.

Но любовь он ждал, как вообще свойственно человеку чего-то ждать ждать, к примеру, весну или зарплату.

Заказная жизнь раздражала его. Порой выстрелом раздавался в нем или как будто рядом вопрос: "Так ли живешь?" Хотелось чего-то настоящего, основательного, глубокого и - честного, просто честного. Но сил измениться, встряхнуться, переворошить или даже перевернуть свою жизнь не доставало.

"Старею, что ли?"

Вечерами Иван приходил в свою холостяцкую квартиру. Не зажигая свет, в верхней одежде валился на диван и пялился в потолок; даже телевизор не хотелось включать - казалось ему, что отовсюду льется и сыпется грязь, ложь, труха чего-то отжившего. И на телефонные звонки назойливых подруг не отвечал, позволял им выговориться в автоответчик. В квартиру неделями и другой раз месяцами никого не впускал и не приглашал. Хотелось одиночества. Хотелось в тишине, в затворе что-то в себе услышать - такое робкое и неуверенное, но - сокровенное.

"Что такое слово? - размышлял Иван. - Говорят, словом можно убить. Предположим, выехал на магистраль с интенсивным движением неумелый, да еще к тому же выпивший водитель - и что же? Куролесит на всю ивановскую. Пешехода сбил, в машину врезался. Людям принес горе, да и свою жизнь изломал. Не то ли самое и моя работа, моя эквилибристика со словом?.."

Но такие мысли злили Ивана: словно бы некто вредный поселился у него внутри и мучает, ранит разоблачениями. Чтобы избавиться от назойливых излишних мыслей и чувств, он хватался за телефон. Звонил какой-нибудь своей легкомысленной подружке. Или спешно включал телевизор.