Желудевая Падь

Владимир Сорокин

Желудевая Падь

Дед осторожно опустился на поваленный дуб, потрогал гладкий, потерявший почти всю кору ствол:

- Вишь, чистый какой...

Сашка подошел, поставив рядом ведро с грибами:

- Что, объел кто?

- Да нет, сама отлупилась, - дед достал кисет, стал медленно развязывать. - Дубовую кору мало кто ест. Горькая она. И твердая. Заяц яблоню уважает, а лось ольху...

Сашка сел рядом с дедом, сложил ножик и кинул в ведро, на лохматые шляпки груздей.

- Плохое тут место, дедуль. Грибов нет что-то. Сырота. Вот и ореховики одни, да молокане.

Дед развязал кисет, зачерпнул трубочкой крупно нарезанный табак:

- Сырота она и есть... Вон низина-то какая. От этого и дубы валятся. И желуди на них не держатся...

- Поэтому и Желудевой Падью назвали?

- А как же. Желудевая Падь она и есть. Чуть желуди наклюнулись и опали сразу, не созремши. Сырота...

Он достал спички, примял табак в трубке и закурил.

Сашка зевнул, положил руки на колени:

- Тетя Ната сейчас, небось обедает.

- Ага, - кивнул дед головой. - Погодь, поспеем. Дай покурю малость. Тут идти-то версты полторы, не боле...

Он медленно потягивал трубку.

Ветра не было и голубоватый дым волнисто расплывался возле его морщинистого лица с большим горбатым носом и гладкими белыми усами.

Сашка смотрел как проступает в трубке сквозь табак оранжевый огонек:

- Дедуль, а почему ты тут сидеть любишь? Тут же грибов совсем нет и сыро.

Дед усмехнулся:

- Да так... памятное местечко...

- Как, памятное?

- Тут мой друг погиб. Крестного сын. Вася.

- Ты что-то не рассказывал.

Дед молча кивнул головой и продолжал курить.

Желудевая Падь лежала перед ними.

Толстые, тесно стоящие дубы кое-где переплелись корявыми ветвями, широкие стволы утопали в узорчатых листьях папоротника.

Лучи вечернего солнца, пробившиеся сквозь листву, играли на дубовой коре.

Дед выпустил дым сквозь усы, потрогал висок:

- Да... давно это было...

- В войну?

- В войну. В ее самую. Тут у нас немцы стояли, а мы с отрядом были верст семьдесят отсюдова.

- Возле Черногатино?

- Да. А Вася из Малых Желтоух был. Выросли вместе, вместе в отряд ушли. Ну и невеста была у него. Не в Желтоухах, а у нас, на Слободке.

- Она жива щас?

- Нет. Лет семь тому померла. И его нет.

- А ты, дедуль, знаешь как он погиб?

Дед снова усмехнулся:

- Да я ж видал все. Прямо на моих глазах.

- Правда?

- Правда, Саш, правда.

Дед раскурил погасшую трубку, вздохнул:

- В сентябре было. Мы тогда думали в Белоруссию идти, фронт там был. А у нас уж ни оружия, ни припасов не было. Ждать-то не откуда. Что было потратили. Так по лесам и отсиживались. Короткие вылазки делали. Ну и командир решил идти прорваться к нашим, чтоб зимой не околеть в лесу.

- Дедуль, а в деревнях вы не могли зимовать?

- В деревнях-то немцы, голова! Это ж все немчурой занято было. Вот. Ну и Васька, а он хороший разведчик был, на хорошем счету, упросил, стало быть, командира отпустить его за хлебом. А за одно и с невестой проститься. Ну и пошли мы. С подводой, тихохонько пошли. Шли ночь, день спали в кустах. Потом опять ночью. И вот, только утро начинается, а мы впятером входим в Желудевую Падь.

Дед сощурился, пососал трубку:

- Солнце тогда еще токмо-токмо встало, туман еще, мгла вокруг дубов. Кобылка наша плохонькая, ребра светятся. У телеги колеса ветошью обмотаны, чтоб не гремели. Идем, стало быть. Васька лошадь ведет, Сережка Осадчий сзади, Петька Бирюленок с Женькой на телеге, а я справа так-то во... - дед встал, выпрямился с трубкой в зубах. - На грудях у меня автомат немецкий, две гранаты за поясом, френч, с офицера снятый. И вот, стало быть, только мы входим, значит, как...

Он вздрогнул, вынул изо рта дымящуюся трубку и громко заблеял высоким голосом:

- Ммеееееее...

Впалый рот его широко открылся, обнажив редкие сточившиеся зубы, глаза закрылись, седая голова откинулась назад:

- Ммеееееее...

Сашка недоумевающе уставился на него.

Дед вытянул перед собой руку с трубкой, качнулся и пошел по папоротникам, блея и трясясь.

- Дедуль... дедуль... - прошептал бледный Сашка, привставая.

Дед шел к дубам, высоко поднимая колени.

Дрожащий голос его эхом разносился по Желудевой Пади.