Интервью Николаю Аллу

Набоков Владимир

Интервью Николаю Аллу

"Старое литературное обозрение" 2001, №1(277)

В настоящем выпуске журнала, посвященном столетию со дня рождения В.В. Набокова, представлены непереиздававшиеся и малоизвестные тексты. Это первое европейское и первое американское интервью писателя, заметки маргинальных жанров - некролог, пародия - ценные мелочи, сопровождающие главные книги: портрет И.В. Гессена переходит в "Другие берега", а тень Амалии Фондаминской ложится на образ Александры Яковлевны Чернышевской из "Дара"; пародия высвечивает смысловые закоулки известного рассказа Сирина 30-х годов.

Мы также предлагаем вниманию наших читателей впервые публикуемые на русском языке главы двухтомной набоковской биографии Брайяна Бойда и новейшие исследования, посвященные творчеству писателя.

[Интервью Николаю Аллу]

В.В. Сирин-Набоков в Нью-Йорке чувствует себя "своим". Работает сразу над двумя книгами - английской и русской.

Владимир Владимирович Сирин-Набоков - один из двух русских писателей, живших в Париже исключительно на доходы со своих литературных трудов.

"Другим таким писателем был Алданов", - рассказывает Вл. Вл. - "кроме своей литературной работы, зарабатывавший еще сотрудничеством в "Последних Новостях", главный литературный доход, конечно, приходил от переводных произведений, т.к. книги на русском языке расходились слабо".

Вл. Владимирович сравнительно молодой писатель, начавший свою литературную деятельность уже в эмиграции. Он скромно умалчивает о своих стихах, которые считает "юношескими увлечениями" и небрежно говорит: "Да, у меня есть две книжки стихов, но о них упоминать не стоит".[1]

Автор этих строк впервые увидел имя Сирина 18-19 лет назад под прекрасным стихотворением, напечатанным в одной русской газете в Харбине и начинавшиеся словами "На мызу, милые".[2] С тех пор утекло много воды, строчки стихотворения позабылись, но живет еще то грустно-лирическое чувство, навеянное стихами, где в красивых образах рассказывалась мечта о возвращении в Россию. По-видимому, за такой длинный срок эта мечта приняла уже какие-то другие, совсем не лирические формы.

Нью-Йорк тише и медлительнее Парижа

Влад. Владимирович приехал в Нью-Йорк из Парижа очень недавно[3], и его впечатления о Нью-Йорке являются большим контрастом впечатлениям многих других русских, приезжающих из Европы и, особенно, из Парижа.

"Нью-Йорк по красоте я ставлю не на последнее место", - говорит он, "если не на второе. Что меня больше всего поражает и радует здесь, это тишина, стройность и соразмерность. По моему мнению, здесь никакой "спешки" нет, и жизнь идет медленнее, чем в Париже. Конечно, по сравнению с Парижем, здесь люди живут удобнее. На улицах царит удивительная тишина, которую я объясняю одинаковостью звуков. В Европе звуки очень разнообразные и, поэтому, значительно шумливее".

Вл. Вл. поражает свойство нью-йоркского дневного света.

"Здесь удивительно выделяются краски и совершенно другой тон электрического света. Я не знаю, почему это, но мне здесь все напоминает раскрашенную фотографию".

Здесь Вл. Вл. "очарован" главным образом "свободой в движениях", в разговорах, замечательно простым и добрым отношением.

"Уже на пароходной пристани меня поразили таможенные чиновники", говорит Вл. Вл. "Когда они раскрыли мой чемодан и увидели две пары боксерских перчаток, два чиновника надели их и стали боксировать. Третий чиновник заинтересовался моей коллекцией бабочек и даже порекомендовал [один] тип назвать "капитаном". Когда бокс и разговор о бабочках закончились, чиновники предложили [мне] закрыть чемодан и ехать. Разве это не показывает на простоту и добродушие американцев".

...>

Многие книги Вл. Вл. переведены на французский, немецкий, английский, чешский и финский языки. Сейчас он работает на английском языке над уголовным романом[4], а по-русски заканчивает "Солюс Рекс"[5].

Парижский дом разрушен бомбой: вместо подлодки - кит

В. В. Сирин начал собираться в Америку два года тому назад, но вначале делал это с прохладцей, но, когда стукнула война, он поторопился и выехал вовремя.

"Несколько дней назад", говорит Вл. Вл., "я получил письмо от знакомых из Парижа, в котором они пишут, что в тот дом, где я жил с женой и сыном перед отъездом, попала бомба с немецкого аэроплана и совершенно разрушила его. Но ехали мы без приключений, не считая небольшой паники, поднявшейся на "Шамплейне" при виде над поверхностью океана какой-то странной струи пара. У многих шевельнулась страшная мысль - "подводная лодка", но, к общей радости, это был только кит".

"Другим русским выезд из Франции был очень труден, да и я вряд ли выехал бы без помощи любезной гр. А.Л. Толстой.[6] Самое большое затруднение - с получением визы. Но, если виза получена, французы выпускают без всяких задержек. Мне они сказали даже: "хорошо делаете, что уезжаете".

Закончился период русской эмиграции в Европе

"Стремления у русских выезжать из Парижа не было. Вероятно, частью из любви к этому городу, частью из привычки и частью из характерного русского фатализма - что будет, то будет".

"Русские писатели в Париже сильно бедствовали. Незадолго перед отъездом в доме Керенского я встретил Бунина и Мережковских. Бунин еще имеет некоторые средства, но Мережковские живут в большой нужде, как и почти все остальные русские эмигранты.[7] Единственные возможности какого-то заработка - вечера, газеты и журналы, с войной прекратились. А что происходит теперь - трудно предположить".

"Мне кажется, что с [разгромом] Франции закончился какой-то период русской эмиграции. Теперь жизнь ее примет какие-то совершенно новые формы. Лучшим моментом жизни этой эмиграции нужно считать период 1925-27 гг. Но перед войной тоже было неплохо. Редактор "Современных записок" Руднев говорил мне, что у него есть деньги для выпуска двух номеров. А это что-нибудь да значит.[8] Но теперь уже ничего нет".

Вл. Вл. в Нью-Йорке сразу почувствовал себя "своим".

"Все-таки, здесь нужно научиться жить", говорит он. "Я как-то зашел в автоматический ресторан, чтобы выпить стакан холодного шоколада. Всунул пятак, повернул ручку и вижу, что шоколад льется прямо на пол. По своей рассеянности, я забыл подставить под кран стакан. Так вот, здесь нужно научиться подставлять стакан".

"Как-то я зашел к парикмахеру, который, после нескольких слов со мной, сказал: "Сразу видно, что вы англичанин, только что приехали в Америку и работаете в газетах". "Почему вы сделали такое заключение?", спросил я, удивленный его проницательностью. "Потому что выговор у вас английский, что вы еще не успели сносить европейских ботинок и потому что у вас большой лоб и характерная для газетных работников голова".

"Вы просто Шерлок Холмс", польстил я парикмахеру.

"А кто такой Шерлок Холмс?"

Николай Алл

Комментарий:

Интервью опубликовано в газете "Новое русское слово", Нью-Йорк, 23 июня 1940 года. Николай Алл - псевдоним поэта и журналиста Николая Николаевича Дворжицкого, сотрудничавшего в Харбине с газетами: "Русский голос", "Новости жизни", "Заря". Переехал в США в 1923 году. "В начале 1930-х гг. основал и редактировал "Русскую газету". С середины 30-х гг. в течение многих лет, сотрудничал в "Новом русском слове"" (Поэты о себе / Содружество. Из современной поэзии русского зарубежья. Вашингтон: Изд. Русского книжного дела в США. Victor Kamkin, Inc., 1966. С.506.)

Интервью стало первым свидетельством восприятия Набоковым новой американской жизни, поэтому, несмотря на очевидную небрежность изложения, мы все же решились перепечатать его (выпустив лишь пересказ биографии писателя).

[1] Вероятно, имеются в виду сборники "Гроздь" (Берлин, 1922) и "Горний путь" (Берлин, 1923)

[2]"На мызу, милые!" - впервые под заголовком "Возврат" опубликовано в газете "Руль" 2 октября 1921 года. Затем, озаглавленное "Домой", стихотворение вошло в "Горний путь" (Берлин, 1923). Под тем же названием в сборнике В.В. Набоков, Стихи. Ann Arbor: Ardis, 1979.